ЖУК

Быть может, вы и слыхом не слыхали о некой конторе, каких немало скопилось не только в любом заштатном городишке не­объятного нашего Отечества, но и в столицах. И то сказать: кон­тора как контора, ничем не примечательна, как две капли воды по­хожа на сотню других, таких же мелких контор, которые незамет­но и прочно угнездились среди солидных советских учреждений на многолюдных проспектах и вовсе тихих улочках. Это для вас она непримечательна, но не для Гаяна Баяновича, для которого в ней, возможно, сосредоточена вся его жизнь. Да и может ли быть иначе?
Каждое утро хорошо выспавшийся, с гладко выбритым све­жим лицом, на котором красуются аккуратнейше подстриженные усики, он размеренным шагом без полторы минуты девять приближается к парадному входу. С легкой натугой оттягивает на себя массивную дверь. Вот дверь поддалась, приоткрыла тяжелые створы, пропустив в проем ладненького, среднего роста мужчину, и захлопнулась, как проглотила. А вечером, ровно в шесть, дверь снова приоткрывается, выпустив того же мужчину, который нето­ропливым шагом, преисполненный не то чтобы чрезвычайного до­стоинства, но скорее удовлетворения, отправляется домой.
Контора  для серьезного чиновника — что второй дом. И для Гаяна Баяновича тоже. Он со своей родной конторой вполне ужился. Здесь у него все: прочный казенный стул с мягкой подушечкой, чтобы было не столь утомительно отсиживать свой вось­мичасовой, стол добротный для опоры, на столе перекидной ка­лендарь и все такое прочее... Ну что еще нужно непьющему, неку­рящему, умеренному в смысле женского пола мужчине?
Итак, контора. Хотя как будто ничем не примечательна была она среди своих близняшек, однако и у нее имелось свое родимое пятнышко. Директор! А точнее, директорское кресло. И кого оно только не поддерживало на своем широком сиденье! И высоких, и худых, и маленьких, и толстых. Только привыкнешь, бывало, к представительному красавцу мужчине, при котором секретарша так и цветет бутоньерочкой, как глядишь: и секретарша будто подвяла, губки морщит, как от кисленького, а в директорском кресле сидит этакий лысенький да плюгавенький — смотреть не на что! А месяца через три и его след простыл, как в сухом песке раство­рился. Другого очередь наступила, а через год и этот исчезнет бес­следно, следующий очередник в кресло усаживается. И так да­лее — деловито, без суеты, без задержки крутится конторская ка­русель: один поднимается, другой опускается... Только с конторой самой ничего не случается: все чиновники на прежних местах, будто навечно приписались к своим стульям. Сидит и Гаян Баянович, и стул под ним не качается. А чего ему качаться, спрашивает­ся? После института молодого специалиста направили сюда, встретили, отвели место, назначили оклад — не большой, не ма­ленький — в три стипендии. Вот с тех пор и сидит молодой специ­алист за персональным столом, на персональном стуле. И все хо­рошо. Правда, звание «молодой специалист» бывает порой обре­менительным. Надо куда-то сбегать, принести, достать, кого-то вызвать — взоры окружающих тут же к нему, молодому специали­сту. И не пикнешь, бежишь, достаешь, несешь, обеспечиваешь, потому как по рангу положено. Он ведь действительно здесь са­мый молодой. Никто при нем не увольнялся, никто новый не при­бывал. Исключая, конечно, директоров. Это директора меняются, как листва на дереве, осень наступила, ветер подул, ну и сорвало листок, и понесло, а рядовые чиновники всегда при хорошей пого­де, они, как говорится, вечнозеленые.
У каждого смертного имеются свои пристрастия, маленькие увлечения, праздники сердца— хобби, как нынче говорят. Само собой и у Гаяна Баяновича. Его хобби — чай. Он прямо-таки обо­жает чай. Да, да, и не усмехайтесь, это у него еще до указа. Ника­ких других напитков он не признает. Вот чай — да! Не какой-то там в местном буфете или соседней забегаловке, разве мутная теплая водица в столовском стакане может стать праздником ду­ши?!
Испить хорошего чая для Гаяна Баяновича настоящий ритуал. Часу в одиннадцатом, когда обмен информацией уже закончен, обсуждены детали потрясающего наряда секретарши, записаны подробнейше новые рецепты пирогов собственных бабушек, а  также составы и пропорции уникальных тортов соседей  по площадке, новейшие иностранные диеты для похудания, в комнате воцаряется тоскливая тишина, нару­шаемая изредка шорохом перебираемых бумаг, шарканьем ног под столами, сдавленными вздохами и зевками притомившихся сотрудников, Гаян Баянович, не глядя на часы, уже знает: пора!
Неторопливым движением достает маленькую расческу из на­грудного кармана, аккуратно причесывает усы, приглаживает ви­сочки и, поместив расческу обратно в карман, приступает к свя­щенному действу. Вода в тонком стакане закипает быстро. Как только мелкие пузырики обволакивают спираль маленького кипятильничка, Гаян Баянович выдвигает два ящика своего стола, в ко­торых у него хранится заварка в красивой жестяной баночке, са­хар в коробке и еще баночки и коробочки разных калибров с ду­шистыми травами и вареньями разных сортов, регулярно приво­зимыми летом из деревни.
В третьем же ящике у него хранится тоненькая зеленая тетрадь и ручка... Гаян Баянович ловким движением открывает коробочки и баночки, крышки которых весело перещелкиваются, сыплет в стакан щепотку только ему известной травки, добавляет щепоть побольше грузинского чая и, наконец, опускает на дно кусочек са­хара. Лишь при таких пропорциях и неукоснительной последовательности вожделенный чай приобретает, как говорится, специфический вкус. Чему-чему, а этому ритуалу местные женщины, долгожительницы отдела, обучили его в совершенстве. Потомив свежезаваренный чай под вчетверо сложенным чистым листом бумаги, Гаян Баянович достает из коробки еще один квадратик сахара и, не спеша похрустывая им, приступает к чаепитию — с величайшим наслаждением и умиротворением души, точно деревенская эби перед самоваром.
Но не дали сегодня вдоволь насладиться чаем. Не успел он вдохнуть волнующий аромат напитка, как открылась дверь и вездесущая профсоюзная активистка торжественно объявила:
— Товарищи! Все на собрание!
По комнате прокатился недовольный говорок. Сразу шумно зашаркали ногами,  сердито задвигали ящиками,  заскрипели стульями. «Какое собрание?.. Что там еще стряслось?..» А уверен­ный голос активистки призывал уже в соседней комнате.
— Не иначе как пожар... — бурчала рассерженная старожилка, не успевшая завершить помадно-маникюрный комплекс упраж­нений перед вечно занятым зеркалом. Ее досаду разделили еще несколько женщин.
Только Гаян Баянович помалкивает, хотя и его оторвали от любимого занятия. Поспешно убрал в ящики предметы чайной це­ремонии, открыл третий ящик, достал тетрадь с ручкой — распо­ряжения сверху Гаян Баянович выполняет беспрекословно.
 Минут через десять красный уголок заполнился инженерами, младшими сотрудниками. Чуть попозже, согласно служебной иерархии, прибыли замы, завы, активисты, представители и за­няли соответствующие места.
—  Товарищи,— начал наибольший представитель и сделал многозначительную паузу, обведя присутствующих строгим взо­ром. — Сегодня мы представляем вам нового директора...
Не успел представитель договорить, как его заглушили бурные аплодисменты. Так было заведено в конторе. Здесь знали, как встречать директоров. Не первый, авось не последний. Новый ди­ректор поспешил встать и раскланяться:
— Постараюсь оправдать ваше доверие, товарищи.
Только Гаян Баянович не хлопал. Руки были заняты. Раскрыв девятую страницу тетрадки, он торопливо записывал данные ди­ректора. Это тоже была привычка. Каждому очередному директо­ру в тетрадке была отведена отдельная страница, где фиксирова­лись фамилия, имя-отчество, даты прихода и ухода и кое-какие другие важные сведения. Записывалось не по приказу, обязанно­сти или по причине какой-либо выгоды иль расчета, а просто так, из любопытства, невинной прихоти, тоже вроде как маленький ритуал. Итак, на сегодня девятый директор на счету молодого спе­циалиста Гаяна Баяновича. Сведения пока скудные, но со време­нем страничка заполнится. Здесь много кое-чего записано о ди­ректорах. К  примеру, кто из коллег может вспомнить больше, чем об одном-двух? Вот то-то и оно. А тетрадочка — она все помнит, все фиксирует. Жалко, что тоненькая, ведь что такое двенадцать страниц для такой солидной конторы? Через год-два придется за­водить новую тетрадь. От мысли этой легкая грусть пала на сердце Гаяна Баяновича, всегда аккуратного, исполнительного, вполне интеллигентного, весьма сообразительного, выработавшего по­лезную привычку заглянуть вперед, предусмотреть обстоятельст­ва, варианты... А вот с тетрадкой просчитался, надо было сразу за­вести о двадцати четырех, а лучше о девяноста страницах. Но увы, локоть не укусить...
— А вы, товарищ, почему задержались?
Гаян Баянович вздрогнул от неожиданного вопроса, огляделся. Оказывается, пока он сидел, уткнувшись в свою тетрадку, собра­ние кончилось и все разошлись. Сие обстоятельство привело Гаяна Баяновича в полное замешательство, тем более что окликнул его не кто иной, как сам... новый директор! Уместно вставить, что Гаян Баянович имел крайне ничтожный опыт общения с лицами подобного ранга. От растерянности бедняга совсем потерял дар речи.
— А... а, это... о... охота... охота была... — заикаясь, начал было он, безуспешно пытаясь объяснить начальству, что «охота была поработать одному в тишине, потому как в отделе много наро­ду…», но так ничего вразумительного не сумел сказать.
Однако директор, в силу своей должности привыкший выслу­шивать заикания оробевших подчиненных и понимать их с полу­слова даже по нечленораздельному мычанию, поспешил на по­мощь вконец сконфузившемуся молодому специалисту.
—  Как вы сказали — охота? Так вы охотник? Очень приятно, знаете ли. Я тоже, представьте, обожаю охоту. Хобби!
И Гаяну Баяновичу ничего не оставалось, как пожать протяну­тую для приветствия директорскую руку. Директорскую!
— Значит, охотник... Вот ведь как неожиданно... Я, признаться, новичок в ваших краях... А не возьмете ли и меня с собой, когда соберетесь на охоту? Как?.. Вы вот что, заходите ко мне в кабинет в конце недели. Договорились? — Директор дружески похлопал Гаяна Баяновича по плечу, пожал руку и удалился.
— Н-н-на... охоту?.. — прошептал ему вслед вконец перепуган­ный младший сотрудник.
Стиснув в руках зеленую тетрадку, не понимая — радоваться ему или горевать, Гаян Баянович побрел в сторону своего много­людного отдела в полной потерянности. Под ложечкой тоскливо ныло, перед глазами прыгали, подмигивая, малиновые зайчики. Он вспомнил свой недопитый чай с чудодейственной травкой  — и  обреченно вздохнул. Но тут послышался за спиной озорной перестук женских каблучков импортного производства. Гаян Баянович хотел было посторониться, как почувствовал: его рукав вкрадчиво и нежно обвила женская рука. О Аллах, кто бы мог подумать — то был локоток профсоюзной активистки! Вдохнув аромат тончайших духов «Еще не вечер», молодой специалист ощутил крупную дрожь в коленках.
— Извините, Гаян Баянович, — лучезарно улыбнулась активи­стка, — можно я пойду рядом?
Помня полное профсоюзное безразличие к своей персоне, Га­ян Баянович внутренне съежился и не решился поднять глаза на нечаянную спутницу, и продолжал идти, стыдливо опустив голову, ощущая все разраставшуюся тоску в области желудка. Где уж там, он и думать не смел, чтобы освободить свой локоть от цепкой женской руки.
— Можно, — продолжала симпатичная из себя активистка, — я буду звать вас просто Гаяном? Ведь мы с вами здесь самые моло­дые сотрудники. А?
Первый раз в жизни Гаян Баянович взглянул ей в глаза. В них играли кокетливые огоньки, лицо сияло ласковой, чарующей улыбкой, на щеках цвел нежный румянец... Надо же...
Она коснулась его плеча розовыми блестящими ноготками и проворковала:
— Ой, Гаян, чуть не забыла! Я же тебе путевку хотела предложить. Есть одна путевка в Карпаты. Хочешь?.. Представляешь: ле­то, солнце, горы и… лыжи! Экзотика!
Обескураженный коллега не нашелся что ответить, только и успел втянуть голову в плечи, как обворожительная активистка — ах, срочное дело! — исчезла, оставив Гаяна в благоуханно-парфю­мерном облачке... Молодой специалист потоптался малость, вдох­нул еще разок аромат под названием «Еще не вечер», опасливо оглянулся по сторонам и двинулся восвояси.
- Ба, смотрите-ка, уж и не признает нас Гаян Баянович! — с какой-то  подозрительной приятцей заулыбался ему навстречу один из чиновников,  транспортирующий на себе из одного отдела в другой объемистую груду папок.
До него ли было сейчас молодому специалисту!.. Пригладив усы и одернув рукава, сосредоточив внутреннее внимание на сво­их коленках, в которых еще не унялась дрожь, стараясь не спотк­нуться, не обнаружить крайнюю растерянность духа, он приотк­рыл дверь своего густонаселенного отдела, где, быть может, еще не успел остыть его чай...
Но события вспять не повернешь. Не успел Гаян Баянович пе­ревести дух на своем рабочем месте, как заведующий отделом вы­звал его к себе за перегородку.
— Гаян Баянович, — обратился он к молодому специалисту, — который день собираюсь побеседовать с вами, так сказать, с глазу на глаз... — И артистично так наклонил седеющую голову, широ­ким жестом приглашая сесть. — Ближе, ближе, Гаян Баянович...
Молодой специалист, понятно, обомлел, прямо-таки растаял от такого непривычно ласкового обращения к нему начальства.
—  Нда, время движется... движется, Гаян Баянович, — тихо и доверительно, точно посвящая собеседника в некую тайну, заго­ворил он. (По всему видно, издалека заходит, каналья!) — Время словно птица, не заметишь, как улетит... Нда... Как говаривал идеалист Мах, каждый хотел бы отсчитывать время по-своему! Ан нет! Ни Гегель, ни Кант, ни тот же Мах не могли изменить тече­ния времени…
Завотделом был кандидатом каких-то наук, но явно не фило­софских, а потому питал особое пристрастие к философскому ос­мыслению действительности. Любил при случае порассуждать о борьбе направлений, о теориях, категориях и прочих субстанциях, ввертывая где надо и не надо фамилии и термины иностранного происхождения. Особенно въедался в идеализм, тут он мог барах­таться сколько угодно... Выражая беспомощность человека перед неумолимым течением времени, шеф покорно развел пухлыми ручками и продолжал:
— Мы — материалисты, Гаян Баянович. Поэтому относительно категории времени вынуждены признать лишь одностороннее движение вперед, как единственный для всех отсчет этой субстан­ции. Мы не можем, так сказать, понимаете ли, сбежать или спрятаться от времени и про­странства.                                                       
Молодой специалист почтительно слушал, опустив глаза, и де­ликатно-рассеянным взором водил по бумагам, обильно рассы­панным на широком столе. Глаза невольно натолкнулись на лис­ток с текстом отнюдь не служебного характера, Гаян Баянович, конечно, понимал, что читать чужие записки нехорошо, но был не в силах побороть любопытство. Будто вскользь он прочитал: «Не вздумай опоздать! По пути домой забери ребенка. Не забудь ку­пить молока. Почисти картошку. Смотри, если хоть на полчаса опоздаешь!»
Понятно теперь, почему так тянет шефа к философскому ос­мыслению времени. Видать, потому упражняется на своих сотруд­никах, что никак не удается мужику убедить свою женушку. Ха, милый, женщину умными речами не проведешь, будь ты хоть трижды кандидат или доктор, философ ли, филолог ли...
— Впрочем, не подумайте, коллега, что я учу вас уму-разуму, — спохватился наконец зав. (будто прочитал тайные мысли своего подшефного), — я, собственно, хотел о другом, более для вас важ­ном... Мда... Вы, Гаян Баянович, у нас ведь, так сказать, давно работаете? Ка­жется, года три-четыре уже?
— Восьмой год,— скромно поправил молодой специалист.
— Восьмой? Да, время летит, так сказать, понимаете ли. А мы стареем… Время — категория... — хотел было вновь пуститься в философские экскурсы доморощенный философ, но вовремя спохватился, запечатлев на лице крайнюю степень удивления и задумчивости.
—  Восьмой… — нерешительно подтвердил терпеливый моло­дой сотрудник.
— Да, да, именно поэтому я вас и вызвал, так сказать, понимаете ли, — медленно выходя из задумчивости, отозвался шеф и сделал многозначительную па­узу, весьма выразительно посмотрев на молодого человека, будто что-то подсчитывал в уме... — Я думаю, не пора ли вам повысить оклад. Ну, не намного, конечно! Для начала, скажем, рублей на пять-десять...
   
Всю ночь Гаяну Баяновичу не спалось. Казалось, и жизни не хватит, чтоб осмыслить значение вчерашних событий, возмутив­ших тихую, ровную гладь его бытия. Вопросы, вопросы, как рой мух, кружились над подушкой, не давая бедняге забыться. Он вспомнил ласковое воркование активисточки, ее розовые ноготки на его сером рукаве и даже втянул ноздрями воздух, точно пыта­ясь уловить нежнейший аромат ее духов — с какой стати она уст­ремила свои проницательные глазки на его скромную персону, ведь до вчерашнего дня она не только не удостаивала его своим вниманием, а как-то вовсе обидно скользила рассеянным взгля­дом мимо, будто он не молодой сотрудник с красивыми усиками, а вроде как трухлявый пенек или, к примеру, полинялый плащ на вешалке. Неужто так переменилась сообразительная активистка, что сам директор пожал ему руку? Вспомнилось и то, что во время разговора с директором дверь красного уголка вибрировала, будто крышка кипящей кастрюли. Подслушивали, подглядывали, черти, а еще инженеры с высшим образованием — нехорошо, неэтично. Однако и понять можно дорогих коллег: они и представить не могли, чтоб скромнейший, тишайший Гаян Баянович тряс руку новому директору, эдак запросто, по-свойски перекидываясь с ним словами. Вот такие мысли колготились в голове младшего со­трудника, страдающего производственной бессонницей.
В ту особенную ночь вспомнил Гаян Баянович заодно и всю свою прошлую жизнь. Полусиротское деревенское детство. Кроме матери, никого: ни отца, ни брата, ни любимой бабушки. Обиды терпел, никому не мстил, никого не задевал. В школе был серед­нячком, сидел в среднем ряду, ходил в средних учениках, от других не отставал, но и не выделялся, девчонок за косицы не дергал, с драчунами не связывался, кнопки на учительский стул не подкладывал, взрослым не перечил. Всегда чего-то не то чтобы боялся, но остерегался, был смирным. Словом, детские и отроческие годы ничего интересного в памяти не оставили.
Были, правда, и приятные моменты. Любил, например, в лет­ний полдень в огороде поваляться. Лежишь себе на картофельной борозде, земля мягкая, приятно холодит спину. Лежишь, смот­ришь вверх и не то чтобы мечтаешь, а удивляешься: где-то в вы­шине птицы мелькают, парят, самолет пролетит — далеко, как в потустороннем мире. А здесь, внизу, совсем иная жизнь: по зем­ле, по стеблям ботвы, по листьям ползают, снуют туда-сюда разные жуки, червяки, букашки. Один мельче другого. У них тоже своя судьба, своя суета, свои заботы: все куда-то бегут, стремятся, и ведь что удивительно, каждая букашка-козявка со своей целью. Ну не чудно ли?! Это сейчас на картофельных полях объявились
какие-то особые, заморские жуки, жирные, нахальные, прожорливыe. И откуда только взялись, перелетели из Америки, что ли... Подметил он тогда у местных жучков одну особенность: все они — и зеленые, и черные, и коричневые — все ползут в одном направлении — наверх. Ни одна из букашек не падает вниз по своей воле. Как подует ветер посильнее, так и сыплется мелюзга мелким градом. Упадут, побарахтаются на спине кверху ножками, кое-как изловчатся, перевернутся — и опять побежали наверх. Зачем, по­чему? Небось и не знают, что там, наверху, но лезут, карабкаются только в одном направлении.                                   
Но то жучки, а у Гаяна Баяновича свое мировоззрение. К при­меру, выскочки и в школе, и в институте у него не вызывали ду­шевных симпатий, по правде говоря, совсем даже наоборот: он их терпеть не мог. На словах прямо-таки батыры, а как до дела — и соломинка тяжела. А все неймется, лезут и лезут, как те жучки. Такие же неприхотливые, настырные. В работе — карабкаются за   должностью, в потреблениях — простите за выражение, за куском пожирнее, в учебе-образовании — и тут лезут вперед, торопятся растолкать, обогнать. Друзей выбирают по анкетным данным, попутчиков, чтоб друг другу подсоблять лезть повыше. До чего до­шло — любовь, фата, свадьба, и так далее — тоже с целью побыст­рее подняться. Ох и поднаторели человеки, ох изловчились!..
...Что касается жуков, их наш герой не жалел. Напротив, часа­ми собирал насекомых и горстями скармливал курам. Куры их жуть как любили. Сбегутся, бывало, обступят, башками тук-тук, как маятниками, кудахчут, еще просят. А вот нынешних «загранич­ных» жуков не только цыплята, дятел непривередливый и тот склевать побрезгует. Нынешний жук— это, брат, тако-ой жук! Как говорится, и в воде не тонет, и в огне не горит. И зловредная химия ему нипочем! Ходят слухи, что жуки эти даже пасеки оккупировать начали. А на днях по телевизору африканскую саранчу показывали — тучи! И нет спасения от проклятой напасти!
Он и людей-жуков не уважал, обходил стороной. Старался жить тихо-мирно, ждал своего звездного часа, питая робкую надежду, что однажды ранним утречком все изменится. Эх, жалко, однако, что он не охотник!
Ведь не только в роду, во всей деревне не было у них даже самого  никудышного охотника. А судьба вон куда повернула. Сегод­ня он для директора —  только охотник, для сослуживцев — при­ятель директора. А ну как обман раскроется? Что тогда? От трагических картин публичного позора, которые нарисовало отзывчи­вое воображение, его аж потом прошибло. Отчаянные мысли  бе­шено заклокотали в голове Гаяна Баяновича, подобно перекипев­шей воде в стакане, из которого забыли вынуть кипятильник. Он с тоской вспомнил деревянный наган, из которого «стрелял» по на­смерть перепуганным курам, бегая по двору сопливым мальцом. Другого оружия он в жизни не держал в руках. Какое там ружье, с ножом не мог управиться. Курицу для городского рынка и ту, бы­вало, мать несет под соседский нож. А тут предстать перед дирек­тором бывалым охотником! От жалости к себе ему хотелось за­биться в лопухи и заплакать, как маленькому... Однако от судьбы не спрячешься в лопухи, надо что-то предпринимать. Не упускать же фортуну, когда она сама, можно сказать, подмигнула парню?!
На следующий день он не явился в контору без полторы мину­ты девять, а в девять ноль-ноль позвонил из телефонной будки своему начальнику.                              
— Это я, Гаян Баянович, — не без душевного трепета сообщил он, изо всех сил стараясь придать голосу спокойствие и твердость.
— Да, да, слушаю вас, Гаян Баянович. Может, проблемы ка­кие возникли? Может, помощь моя требуется? Слушаю вас вни­мательно.
Молодой специалист крайне удивился столь душевному распо­ложению к нему начальства и даже несколько стушевался от нео­бычности ситуации, но усилием воли подавил в себе неуместные чувства и решительно объявил:
—Я сегодня на работу не выйду.
— Вы что, заболели? — забеспокоились на другом конце про­вода. — Или... или, может, на меня обиделись?
Услышав в трубке виноватые вздохи патрона, молодой специ­алист приободрился.
 — Нет, — ответил он, — неотложные дела, знаете ли. На сове­щание охотников пригласили. С докладом выступить. В президиум выбрали…
—  Гаян Баянович, ну какой разговор! Разумеется, пожалуй­ста! — с готовностью отозвалась трубка. — Не беспокойтесь ни о чем! Только не вздумайте отказываться от такой чести! — продол­жал убеждать растроганный голос патрона.    — Сколько потребует­ся, столько и...
Но молодой специалист, входя в роль, не счел нужным дослу­шивать бурные излияния своего начальства и звякнул трубкой о рычаг.
Изящным движением пригладив усики, Гаян Баянович уверен­но направился, само собой, не в общество охотников, не на пред­ставительное совещание с президиумом и граненым графином, а в центральную библиотеку. Oн шел с приятным чувством удовлет­ворения и самоуважения, напевая (мысленно) модный мотивчик из репертуара одной звезды советской эстрады, по причине ус­пешного разговора со своим глуповатым шефом. Не-ет, извините, шептал ему внутренний голос, это не случайность, а результат его, Гаяна Баяновича, решительного действия. Хоть маленькая, но большая победа! Что позволяет сделать головокружительный вы­вод: продуманная смелость города берет.
Молодой специалист с восьмигодичным стажом работы не выходил из библиотеки два дня. Забыл еду и отдых, даже о любимом чае не вспоминал. Зато проштудиро­вал десятка два книг об охоте и охотниках, начиная со словарей и кончая классиками. Наиболее ценные сведения тщательно закон­спектировал. На третий день рано поутру, перед работой, он от­правился в общество охотников. На дверях общества висел замок, смахивающий на заячью морду. Но оказалось, что сия контора становится гостеприимной лишь с начала охотничьего сезона. Пришлось искать охотничий магазин, дабы всесторонне приоб­щиться к новому хобби.
На работу Гаян Баянович опоздал, то есть, пардон, задержался. У парадного входа он чуть было не стукнулся лбом об ту самую обаятельную профсоюзную активистку, которая выпархивала из конторы с целеустремленным взором и модной сумкой наперевес.
— Ой, Гаян Баянович! — воскликнула молодая особа, изобра­зив на сияющем лице пик восторга. И тут же зарделась в кокетли­вом смущении, взволнованно вздымая грудь, обтянутую импорт­ным трикотажем. — Гаян Баянович...
Молодой коллега сдержанно кивнул профсоюзной деятельни­це, надменно шевельнув черненькими усиками, и решительно уст­ремился к двери. Не тут-то было! Проворная активистка успела ловко преградить ему путь.
— Как мне не хватало вас... — томно протянула она, закатив подрисованные  глазки. — А мне сказали, что вы на важном сове­щании... Правда? — понизив голос до шепота, добавила она многозначительно, обдавая его парфюмерной волной.
 Хотя подъезд, прямо скажем, был не совсем подходящим местом для нежных бесед, активисточка вовсе не собиралась закруглиться. Однако и Гаян Баянович не собирался задерживаться. Он широким, уверенным жестом распахнул массивные двери, как это умеют красиво делать большие начальники, привыкшие с каким-то очаровательным шиком подъезжать к парадным дверям на персональных «Волгах». Профактивистка осталась в одиночестве, и лишь когда дверная пружина, торжествующе скрипнув, вернула, дверь в исходное положение, обиженно поджала перламутровые губки и отправилась по своим неотложным общественным делам.
— Вами интересовался сам директор, — встретил его зав.
Сердце молодого сотрудника заколотилось подобно зайцу в охотничьих силках. Во встревоженном сознании молниеносно мелькнуло: «Не рано ли интересовался?.. Рано!» Ведь директор, еще наверняка не запомнил ни его имени-отчества, ни должности.
—Я сказал, что вы на совещании охотников.
Гаян Баянович задержал взгляд на шефе, пытаясь угадать, чего сулит ему неожиданный директорский интерес. Однако на лице шефа не отражалось никаких предвестий беды.
- Чем еще интересовался директор? — Вопрос, прямо ска­жем, прозвучал довольно нахально, но Гаян Баянович решил идти ва-банк. Назад дороги нет!
— Только вами интересовался, Гаян Баянович. «Да?» — спро­сил и повесил трубку, — доложил несколько растерянный шеф.
Молодой специалист удовлетворенно подвигал усиками и на­правился было к своему столу, но тут его снова подозвал учтивый голос шефа.
— Одну минуту, Гаян Баянович... Чуть не забыл… Мы тут... я тут рассмотрел на днях внутренние резервы и пришел к выводу, что можем вам повысить оклад не на пять-десять рублей, а на все двадцать. Наверху, надеюсь, против не будут?
—  Наверху?— рассеянно переспросил молодой специалист, небезуспешно делая вид, что думает совершенно о другом... — Ду­маю, там против не будут.
О! Так может ответить лишь беспредельно уверенный в себе специалист. Заведующий сглотнул ссохшимся горлом и с робким изумлением посмотрел на преуспевающего молодого специали­ста. Ему все еще не верилось, что перед ним тот самый младший чиновник, который вечно был у всех на побегушках.
— Конечно, конечно, Гаян Баянович, — преувеличенно бодрым тоном заверил зав. — Насчет «наверху» это я так... Понимаю, по­нимаю... В общем, будем считать вопрос решенным... Мир, как го­ворили древние философы... — Тут в горле у шефа почему-то за­першило, и речь его несколько утратила стройность, видимо, до­гадался, что философия любых эпох здесь ни к селу, ни к городу. И вообще, вспомнив о том, что местные чиновники за глаза зовут его «философом», вкладывая в прозвище обидный смысл, он оста­новил себя, но все же постарался без ущерба для достоинства вы­путаться из философских дебрей и закончить начатую фразу (не останавливаться же на полпути!). — Мир — он словно бы катего­рия и необходимости, и случайности...
Поняв, что сморозил какую-то глупость, философ-самоучка махнул рукой и впервые в жизни обругал любимую науку:
— Да ну ее к черту, эту философию!.. Поздравляю вас, стар­ший инженер Гаян Баянович!
Давно бы так! И кого только не оставляла в дураках треклятая ученость, диву можно даваться!
Старший инженер проследовал к своему рабочему месту. Не­брежным жестом отодвинув стул, медленно опустился на мягкую стеганую подушечку и строгим глазом окинул стол. А стол, кстати, был уже новый, двухтумбовый, и стоял несколько особняком. Перелистнув две страницы перекидного календаря, старший инже­нер глубокомысленно вздохнул и... невольно потянулся к своим баночкам с заварками, но вовремя спохватился. Незаметно задвинул ящики стола: что можно простому инженеру, неприлично старшему. Однако сидеть сложа руки тоже не годится. Гаян Бая­нович достал ту зеленую тетрадку и стал не спеша перелистывать. Один директор, другой, третий... На девятой странице взгляд задержался. Эту страницу не мешало бы изучить подробнее. Стар­ший инженер несколько раз повторил про себя фамилию, имя-от­чество нового руководителя, чтобы при обращении, упаси бог, не спутать с предшественниками. И надолго задумался, подперев щеку кулаком. Ах, какие возвышенные мысли, какие дивные фан­тазии, какие дерзкие проекты могут рождаться в голове скромно­го на вид старшего инженера среднестатистической советской конторы. Чего-чего, а помечтать с размахом мы умеем! Однако через несколько минут видения стали расползаться, терять конту­ры и осязаемость, а фигура молодого старшего инженера как-то неестественно завяла, осела и даже, я бы сказал, скукожилась, точно скошенный недозрелый стручок.
Скошенный горох вновь не зацветет. Но Гаян Баянович не ка­кой-то там горох, он быстро пришел в себя. Последняя картинка прощально вспыхнула в ужасающем воображении и растаяла — вернулась реальность. А реальность требовала действия. Гаян Ба­янович сладко потянулся, затем передернул плечами, как цыганка в экстазе, стряхнул с себя последние дивные видения, решительно достал из кармана маленькую расческу, привел в идеальный порядок и без того идеальные усики, пригладил прическу и вышел из отдела, забыв за собой закрыть дверь, чего доселе не наблюдалось.
— Хи-хи, и чего это сегодня с нашим усатиком-касатиком? — стрельнула глазками вслед одна из сослуживиц.— Марафет навел и удалился...
— Видать, дело серьезное, раз усики прилизал, — хмыкнула ее соседка.
—  Интересно, а как ему без усов? — задумчиво проговорила третья, занятая тем, что рассматривала в зеркале, установленном среди папок с отчетами, подробности на своем носике.
— А может, у него бородавка под усами, — высказала предпо­ложение одна из сослуживиц предпенсионного возраста и смачно зевнула, нежно похлопав ладошкой по губам.
— Да что вы привязались к его усам!.. Усы как усы...
— Моя сестра говорит, что настоящий мужчина в наше время без усов обходится. Ну, скажи на милость, к чему ему усы?
— Для красоты!
— То-то же. Вот сестра и говорит, усы отращивают только мужчины с комплексом неполноценности.
— А что, сестра твоя специалист по этой части? — зловредно хихикнула та, что с зеркальцем.
— Может, и специалист, тебе-то что?
— А Чапаева, Буденного куда денешь?
—  Сравни-и-ила. Те были настоящие мужчины, герои, а ны­нешние недоноски хотят равняться на них.
— Ну ты тоже... скажешь…
— Ой, девочки, сколько там набежало? Пора чайник ста­вить! — послышался из дальнего угла тоскливый призыв — и ком­ната вмиг пришла в озабоченное движение.
— А ты все же приглядись, сестра зря не скажет... — продол­жала шепотом втолковывать своей соседке противница усов, про­ворно выставляя на стол чайные принадлежности.
Послеобеденное чаепитие отдела разворачивалось...

В приемной директора томились в ожидании трое посетите­лей. Четвертый, с остекленевшим взглядом, маятником ходил около высокой, обитой новенькой матовой кожей двери с глянце­вой табличкой «Директор». Скользнув безразличным взглядом по ожидающим, Гаян Баянович подошел к интересной моложавой секретарше, губки которой алой вишенкой горели на круглом ли­чике. Секретарша, женщина проницательная, встретила Гаяна Баяновича как почтенного гостя, сияя улыбкой неподдельного сча­стья. Да здравствует беспроволочный телефон! Он всегда работа­ет бесперебойно.                                   
— Шеф занят... был. Важное дело. Но вас, думаю, примет. И всё же, минуточку... — пропела она нежнейшим голоском и поход­кой манекенщицы местного масштаба профланировала в направ­лении величественной двери.
— Я сам, нe надо, — остановил ее почетный гость. — Не беспо­койтесь, я сам.
В очереди переглянулись. Грациозная секретарша от смуще­ния сделалась еще кокетливее. Она эффектно подняла бровки «домиком», повернулась перед молодым посетителем так и сяк, продемонстрировав при этом несомненную привлекательность своей фигуры, и любезно-уважительно разрешила.
— Хорошо, Гаян Баянович, проходите, пожалуйста.
Проникнув в кабинет через двойные двери, Гаян Баянович уви­дел своего директора. Директор сидел, развалясь в кресле с рас­стегнутым воротничком, приспущенным галстуком, закинув но­гу на ногу, и с наслаждением тянул из маленькой чашечки, над которой вился легонький парок. Старший инженер тут же уло­вил терпкий запах кофе. Увидев в дверях постороннего челове­ка, директор от неожиданности поперхнулся и отодвинул в сто­рону недопитый кофе. Его вид слегка напоминал нашкодивше­го кота Ваську, большого любителя сметаны, застигнутого на под­ступах к хозяйскому добру. Директору было явно не по себе. Он торопливо подтянул галстук, выпрямился в кресле и смущенно спросил:
— Извините, вы... вы кто?
Видимо, подумал, что перед ним какой-нибудь представитель, раз секретарша без доклада пропустила его. Он даже привстал, ссутулившись, и указал вошедшему на кресло рядом.
Вошедший не ответил. Потому как не знал, что ответить. Ему казалось, директор должен не только узнать его, но и принять по-свойски, как давнего приятеля, иначе чем объяснить новый двухтумбовый стол, двадцатку к окладу и вообще уважительное к себе внимание окружающих.
Однако в глазах директора старший инженер не прочел ника­кой симпатии к своей особе, в них отражалось одно сплошное не­доумение с оттенком легкой неприязни.
— Извините... Может, что-то срочное? Я вас слушаю.
Тут, надо прямо сказать, и Гаян Баянович струхнул маленько. От недавнего задора не осталось и следа. Но и тянуть молчанку было рискованно: мелкий колотун уже подбирался к коленям, пальцы и вовсе заморозило. И тогда он решился:
—Я... я ведь тот... ну... охотник, помните?
Сказал и съежился в кресле.
Директор на мгновение застыл, будто прислушиваясь к зуде­нию мухи в паучьих сетях, потом лицо задвигалось, заходило, и он рассмеялся добродушным, облегченным смехом.
— А-а-а, вот оно что, охотник... А я-то подумал... Ну и напугал... Думаю, кто же это! А оказывается, свой человек... охотник... Ну и напугал ты меня, братец, будто в медвежью берлогу столкнул. Ха-ха!
Настроение директора явно поднялось. Долго он еще похохатывал да покрякивал, приговаривая, точно каждое слово щекотало его. Тут и Гаян Баянович начал оттаивать, и колотун куда-то исчез. Стало даже жарковато. И он, само собой, значительно осмелел.Теперь нужно было улучить благоприятный момент.
— Утиный сезон на носу, — деловито сообщил он. - Вот за­шел узнать, каковы ваши планы на этот счет?
—  Утки?.. Утки-и… — потянулся в кресле директор, с явным удовольствием настраиваясь на охотницкую волну. — Ох и люблю ходить на уток! Утречком, бывало, до солнышка сидишь в камы­шах, и сердце этак... дрожит от нетерпения! Эх, вот бы... Так ты говоришь, и озеро, и тальник, и островки с камышом?
— Не… Да... На Каму пойдем. Места знаю, во!.. — поднял боль­шой палец «бывалый охотник».
Места в Прикамье он и в самом деле знал неплохо — как-ни­как его родной край. Слышал и об озерах с островками. Раз озеро, камыши, значит, и утки водятся. Жаль только, что среди его одно­сельчан ни одного охотника не было. Зато в соседнем, прибреж­ном русском селе Урай сплошь охотники и рыбаки. Это он точно знает. У него там знакомый парень есть — одноклассник Семенов. Если заранее предупредить, выручит, наверное. Сводит на охоту, достанет и ружье, и лодку. Там, почитай, в каждом доме свой ры­бак или охотник, а уж о собаках и говорить нечего. Так что без пе­чали можно все обстряпать.
—  Да-а, неплохо бы. На Каме, говорят, красиво... — совсем размечтался директор.
Он был не прочь обстоятельнее поболтать на увлекательную тему, но Гаян Баянович, парень сообразительный, уже успел по­чувствовать, как любит повторять его шеф-философ, категорию времени и пространства и поэтому решительно поднялся. Хватит на сегодня! Кстати, тот же Семенов частенько повторял: «Глав­ное - вовремя смыться!» Тоже, видать, был... в смысле, филосо­фом.
— Мое дело предложить, товарищ директор, остальное за ва­ми.
— Вы торопитесь?
— Время же рабочее. Я и так вас задержал.
— Люблю деловых людей, — уважительно посмотрел на него директор.
Инженер, преисполненный достоинства, проследовал к выхо­ду, но тут его снова задержал директорский голос:
— Извини, друг, мы ж познакомиться-то забыли.
Познакомились... И деловой старший инженер отправился к себе в отдел. А спустя некоторое время в директорском кабинете состоялся серьезный разговор между директором и заведующим отделом.
— Гаян Баянович у вас работает?
— Да, Гаян Баянович работает у нас.
— Давно?
— Восьмой год.
- Кем?
— Старшим инженером.
— Как справляется?
—  Гаян Баянович? — заведующий сделал лицо задумчивым и почесал за ухом, но, встретив требовательный директорский взгляд, поспешил заверить: — Гаян Баянович хороший специа­лист.                                                                                      
— Так ли? — решил испытать его директор.
— Извиняюсь, Гаян Баянович очень хороший специалист.
— Я не понимаю вас, заведующий! — ледяным тоном произнес директор. — Не понимаю! — Голос директора звучал все более уг­рожающе. — Прекрасный специалист, опытный профессионал своего дела восьмой год сидит старшим инженером!— продолжал накаляться директорский темперамент. — Да вы… вы... сказал бы я вам... Вы зажимаете перспективную молодежь, вялите ее, солите! Отвечайте, заведующий! — гнев директора, по всей видимости, достиг взрывоопасной точки...
— Я извиняюсь, извиняюсь... — беспомощно лепетал заведую­щий, безуспешно пытаясь внести ясность. — Никак нет, не зажи­маем... Мы ведь... они ведь... он старший инженер, товарищ дирек­тор... — барахтался «философ», разом растеряв все философские подпорки, которые не раз, бывало, помогали ему выбраться из за­труднительных положений.
Но директор прямо-таки вошел в директорский раж, не давая и полсловечка вставить до смерти перепуганному заву. Желая окончательно сокрушить жалкое красноречие столь бестолкового заведующего, кандидата каких-то наук, он хлопнул ладонью по столу так, что телефоны подпрыгнули, жалобно затрезвонив, и рявкнул:
— Хватит! Мне ясно все! А теперь извольте выслушать меня, зав-ведуюший!
Красный как рак заведующий больше рта не раскрывал. Он только слушал и согласно кивал головой...
На следующий день Гаяну Баяновичу предложили отдельный кабинет с креслом. На доске объявлений висел приказ о переводе его на должность заведующего отделом.
Первой поздравила его красивенькая и расторопная профсоюзная активисточка.
—  Поздравляю! — заглядывая в глаза, томно произнесла она с французским акцентом, приоткрыв прехорошенькие губки-зубки.
Заведующий отделом склонил голову в знак благодарности, незаметно нюхнув душистого парфюмерного облачка и припомнив некоторые сцены из зарубежных капфильмов, галантно при­ложился губами к ручке профактивистки.
— О Гаян Баянович... — простонала она, охваченная нахлынув­шим чувством. — Вы — настоящий мужчина, вы — орел, Гаян Баянович!
Довольный произведенным эффектом, новоиспеченный за­вотделом сдержанно улыбнулся, погладил усы и придвинул активистке кресло. Но им не дали приятно побеседовать. Поток позд­равлений не убывал. Не пустело кресло, предназначенное для по­сетителей.
Наконец очередь дошла до зава-философа.
— Рад, рад за вас, Гаян Баянович, поздравляю! — широко улы­баясь и протягивая обе руки, приветствовал он коллегу.
—  Спасибо! — ответствовал бывший подчиненный, скромно потупив взор, однако не без тайного удовольствия. Он устало опу­стился в кресло, как человек уже обремененный славой и поче­том.
—  Обид на меня, надеюсь, не держите? — осведомился не­сколько обеспокоенный бывший патрон. — Кстати, это я предло­жил, а директор, одобрил, — будто невзначай заметил он и просто­душно улыбнулся.
Последним визитером оказался директор.
— Ну как дела, дружище?
Директор, по всей видимости, ждал от приятеля-охотника сло­ва благодарности, но Гаян Баянович то ли по причине взволно­ванности, то ли от недостатка в воспитании забыл о приличиях начисто.
— Вчера письмо получил из деревни. Зовут, — тут же присту­пил он к знакомой теме. — В озерах уток — видимо-невидимо... Лодка уже засмолена, ружье смазано, собаки, как бешеные, так и рвутся, поводки грызут...
—  Поедем, поедем... — рассеянно отозвался директор, а сам как будто о своем думает. И снова спросил: — Ну, какие новости в мире?
Только не понял его Гаян Баянович. Будто не при новой долж­ности, не в отдельном кабинете сидит.
- Новости-то? На свете, само собой, не без новостей, все те­чет, все изменяется, — философически заметил новый зав. Тут он вспомнил одну забавную книжечку, которая недавно попалась ему в руки, и поспешил сообщить: — Двести лет назад жили морские коровы.
— Морские коровы?
— Да, были такие морские коровы. В длину до восьми метров. Вес — до четырех тонн. Представляете?.. Обитали в мелководье и питались исключительно травой.
- Так, так… Это интересно, — оживился директор. — И где же они, твои коровы? А может, на морских коров соберемся в следу­ющую субботу, а? Сколько, говоришь, весу в них, четыре тонны? Многовато, конечно... Не донесем. Да и куда мясо денем... Вот задачка-то.
Директор определенно веселился. Эх, черт возьми, могут же иные начальники так легко и беспечно веселиться, ни о чем таком не думать, не опасаться. Да, так раскованно вести себя могут толь­ко преуспевающие начальники.
— Видите ли, товарищ директор, их мясо оказалось слишком вкусным, поэтому наши дикие предки съели их все до одной, — серьезно объяснил причину друг-охотник, по которой они не мо­гут немедленно отправиться на промысел. (Что поделаешь, если с юмором у парня плоховато.)
— Какая жалость... Но мы с вами не будем такими варварами, пару-другую уток оставим потомкам на расплод, а, Гаян Баянович?
Наконец и заведующий улыбнулся. Веселое расположение ди­ректорского духа и ему развязало язык. Что же, и он не лыком шит! И так увлекся собственным красноречием, что себя не слы­шал.
— А вы знаете, русский писатель Куприн был заядлым охотни­ком, — сообщил он ошеломляющую новость и, похоже, сам уди­вился.
— Да? — поднял брови директор. — Куприн? А-а, читал, читал такого. Особенно любил про эту... как ее — лесную красотку... Оле­сей, кажется, звали... Помните?
— Как не помнить... у него много было охотничьих собак, не только Олеся... Идет, к примеру, на тетеревиную охоту, а сам спрячется за дерево и наблюдает. Надо же, на охоту без ружья хо­дил... Странный народ эти писатели!
— С Олесей, что ли, ходил? — поинтересовался директор.
— Не, с другой. Про Олесю я еще не прочитал. Между прочим, такие знаменитые писатели, как Толстой, Тургенев, Некрасов, Бунин, Пришвин, были большими специалистами по собакам.
— Вот как? Интересно. С тобой не соскучишься, дружок. Ты, я вижу, очень эрудированный... охотник.
— А вот наш Тукай, — виновато снизил голос «охотник», — по­чему-то не интересовался охотничьими собаками. Лишь своего Акбая и знал. Видать, и в лес к Шурале с Акбаем ходил, один бо­ялся.
На сей раз директор не нашелся что сказать, только принуж­денно улыбнулся. Но директоров приятель вовсе этого не заметил. Кипя охотничьей эрудицией, как пивной пеной, он неожиданно переметнулся на другого зверя.
— Вот вы думаете, сколько заяц живет? — спросил он задири­сто.
Директор опасливо посмотрел на Баяновича, и сомне­ние мелькнуло в директорской голове. Но он тут же отмел нехоро­шие мысли о психическом расстройстве своего приятеля — долж­но быть, слишком увлекся парень своим хобби.
— Ну, ну, сколько? — подзуживал «охотник», чувствуя себя на высоте положения.
—  Кхе-кхе... Заяц... А вот пока не попадется нам на мушку, столько и проживет твой заяц, — засмеялся находчивый директор.
—  Заяц живет всего четыре года, — наставительно сообщил приятель и вздохнул, будто сожалея о кратковременности заячьей жизни. Интересная их беседа продолжалась и продолжалась, пока запасы познаний охотоведа, набранные в центральной библиоте­ке, не истощились…

К сожалению, им так и не удалось посидеть в камышах на ут­ренней зорьке.  В самом начале утиного сезона в контору назначи­ли нового директора. А прежнего — то ли повысили, то ли пони­зили, а только исчез он, словно испарился. И опять зав-философ и активная профактивистка при встрече с Гаяном Баяновичем по­смотрели на него как на пустую вешалку.
Как обычно, Гаян Баянович прошел в красный уголок с зеле­ной тетрадкой в руках. Присев с краю, он открыл десятую страни­цу.
— Товарищи!.. — начал представитель.
Зал, привыкший понимать представителей с полуслова, как всегда взорвался аплодисментами. Новый директор, степенно приподнявшись, заверил:
— Постараюсь оправдать ваше доверие, товарищи...
Гаяну Баяновичу недосуг было хлопать в ладоши: он спешил сделать необходимые записи. Не упустить ни один факт, ни одно сообщение не оставить без внимания. И так увлекся заполнением очередной страницы, что не заметил, как остался в красном уголке один. Увидев перед собой очередного директора, интересовавше­гося причиной задержки молодого специалиста, Гаян Баянович нимало не удивился и без обиняков спросил:
— Вы что, тоже охотник?
Представляете, как растерялся солидный, с благородной седи­ной директор от неожиданно странного вопроса незнакомого чле­на коллектива вверенной ему конторы.
— А вы... вы разве охотник?
— Я-то... Да как вам сказать?.. В некотором смысле...
В самом деле, что ответить? Скажешь, что «охотник», а вдруг новому директору с благородной сединой это вовсе не понравит­ся? Поэтому пришлось акать, вякать, нащупывать тропочку.
—  В наших краях природа, сами знаете... Я с Камы, товарищ директор. Природа, она ведь, сами догадываетесь, завораживает, облагораживает... В общем, вы понимаете меня...
Благородное лицо нового директора несколько оживилось, да­же, я бы сказал, вдохновилось маленько.
— Вы это хорошо сказали: «облагораживает»... И «заворажи­вает» тоже... Действительно, природа — это особый мир, где столько еще таинственного, неизведанного. Одни, насекомые чего стоят, жучки, бабочки...
При слове «насекомые» Гаян Баянович насторожился: мураш­ки аж муравьями побежали по телу. И почему новый директор вдруг заговорил о жучках-бабочках? Может, знает его деревен­ское прозвище? И насмехается, хочет унизить? Но ведь Гаян Бая­нович повода для насмешек не давал. И непозволительно дирек­тору с его благородной сединой беспричинно издеваться над сво­им подчиненным. А может... И тут неправедно обиженного Гаяна Баяновича посетила одна крохотная мыслишка, от которой в груди началось сильное сердцебиение: погоди, жучки... бабочки... Когда он штудировал в Центральной охотничью литературу, ему попада­лись на глаза эти самые жучки да бабочки... Так-так-так... Вспом­нились и строчки про чудаков, которые собирают всю эту дрянь, изучают, классифицируют и все такое прочее, словом, посвящают бездельному занятию всю свою жизнь. Он еще посмеялся тогда над существованием такого вида человеческой глупости, как со­бирание жуков. В общем, директору не пришлось долго ждать от­вета.
— Я вроде и не охотник, а... как бы вам сказать... Интересуюсь скорее насекомыми... Ну, всякими там жу..жу... жуками там...
— Чем, чем? — переспросил изумленный директор. — Ну, по­вторите, повторите, пожалуйста, ну! — упрашивал он, ласково улыбаясь.
—  Жуками, — задумчиво проговорил Гаян Баянович все же с некоторой неуверенностью. Но нужно было решаться. — Жуков собираю, да, — закончил он с непоколебимой убежденностью.
— Вы? Вы! — взволновался седовласый представительный ди­ректор, прямо на глазах теряя представительность. — Это — заме­чательно! Вы — один из редких людей, кто решается посвящать свою жизнь жукам. Вот ведь какая встреча, какое неожиданное, приятное знакомство! — продолжал восторгаться директор, в не­терпении потирая холеные руки.
Завотделом, желая доставить новому директору еще больше удовольствия, обрадовано и решительно подтвердил:
— С детства собираю. Жуки — моя страсть!
— Я думаю, вы не откажетесь показать мне свою коллекцию? Ведь нас оч-чень мало. Нам надо общаться, обмениваться опытом, информацией, — произнес директор прочувствованные слова и с большим удовлетворением пожал коллеге руку.
Дверь красного уголка была неспокойной: то приоткрывалась, то хлопала, то жарко вздыхала, то мяукала, точно котенок. Види­мо, петли давно не смазывали...
— Договорились, — отвечал Гаян Баянович, долго не выпуская директорскую руку. — Договорились, но только с условием: сна­чала осмотрим вашу коллекцию.
Директор, откинув крупную голову, рассмеялся.
— Ну вы, я вижу, настоящий профессионал. Надо подумать, надо подумать... Надеюсь, не забудете дорогу в мой кабинет, мило­сти просим!
Он еще разок потряс руку новому знакомому и вышел. А за­вотделом, почувствовав слабость в коленках, снова присел на краешек стула. Но долго рассиживать ему не пришлось. Случайно, конечно, в красный уголок заглянул сначала зав-философ, а мину­ту спустя очаровательная профсоюзная активистка. И конечно, сердечно обрадовались, неожиданно застав здесь Гаяна Баяновича. Окружили, обласкали добрым словом, проводили до самого кабинета.
— Жуки, жуки... — не весьма учтиво обойдясь со своими спут­никами, всю дорогу шептал Гаян Баянович заветные слова.
Не исключено, что оба провожающих приняли эти подозри­тельные эпитеты на свой счет, но виду не подали, только все жуж­жали над ухом: «Гаян Баянович» да «Гаян Баянович» — вроде как успокаивали.
—  Жуки, жуки... — повторял, как заведенный, на разный лад одно лишь слово Гаян Баянович и все прислушивался, прислуши­вался к чему-то...
На следующий день на работу он не вышел, а с раннего утра отправился за шоссе в пригородный лес. В походной экипировке, за плечами рюкзак. А в рюкзаке спичечные коробки и пузырьки разных калибров.
Бодро шагая по проселочной дороге, он вспоминал детство. Вот так же рано поутру, когда роса еще не просохла, а от земли и трав, напитанных влагой, исходит свежая, пахучая прохлада, шли они веселой мальчишеской ватагой в лес за земляникой. Штанины закатаны по самые колени, ботинки на палке за спиной не­больно колотят по лопаткам, голые ноги бесстрашно ступают по мягкой, сочной траве, оставляя позади ярко-зеленые полосы, в легком теле предвкушение счастья... Ух, сколько ее там было — целые красные поляны! Сначала пригоршнями набивали рты, да­вясь, душистой ягодной мягкостью, и мычали от наслаждения, а насытившись, собирали в ведерки и корзинки. За земляникой по­спевала клубника, потом ежевика, смородина, черника. Спустя недели две наливалась терпким соком черемуха. И все лето мать сушит, варит, протирает, вознося хвалу всевышнему... Затем на­ступает очередь орехов. Надеваешь тогда фартук, берешь мешок, палку и — в лес. С раннего утра, конечно... А уж с первыми холо­дами запылает гроздьями рябина, потом и калина. И так все меся­цы до поздней осени в лесу, на лугах, на речке. Природа угощала, утешала, обласкивала, никогда не обманывала, не отвергала — только одаривала. Но кончилось детство, высохли росы, заросли тропинки, разбрелась мальчишеская ватага кто куда, многие заве­ли себе собственную «природу» на дачах, на приусадебных участ­ках. До лесных ли полян теперь!
Думать не думал Гаян Баянович, что когда-нибудь снова наде­нет рюкзак, возьмет палку в руки и ранним утречком, когда косые лучи еще не выпарили с листвы обильные росы, отправится в лес. Не мальчишка ведь босоногий, а инженер с высшим образовани­ем, заведующий отделом солидной конторы, бодрым шагом с за­вернутыми штанинами вышел на лесной промысел. Не за даровы­ми щедротами, ягодами да орехами — совсем за другим. Цель куда более серьезная — да, жуки! Эх, куда только, в какие дали, на ка­кие предприятия и даже подвиги не толкает нынешних джигитов поставленная высокая цель! Шуршали за спиной спичечные ко­робки, тонко позванивали флакончики и пузыречки...
Богата и щедра наша природа. Несть числа в ее лесах, густых чащах, на полянах, озерках мелкой разнообразной твари: и полза­ющих, и прыгающих, и летающих, и плавающих. И пищат, и сви­стят, и скребутся, то мелкой горошиной катятся, то прячутся под листочки, под камешки… А уж цвета — радуга небесная! И ведь что замечательно: повадки у всех разные, так сказать, разнохарак­терные особи. Но есть и общее для всех. Всякая букашка, какая бы ни была, маленькая или побольше, беловатенькая или черненькая в крапинку, серенькая или рыженькая, ползающая или плаваю­щая, с крыльями или без — все карабкаются. Прямо-таки завид­ное единство в членистоногом племени! И удивительно порой: ну к чему, скажем, такому, что с крыльями, карабкаться? Он на своем пропеллере ой куда долетит, так нет ведь, карабкается, стервец, ползет, лезет, да не куда-нибудь, а все наверх, наверх, как будто там, наверху, самая что ни на есть распрекрасная жизнь. А уж ка­кая распрекрасная, когда всюду опасность подстерегает малявку: и ветер сдует, и птичка склюет, и зверь какой смахнет на бегу, так нет же — наверх и наверх! Иные так увлеклись карабканьем, что крылья у них от долгого бездействия совсем повысыхали, превра­тились в некое подобие шелухи, уж деток рожают без крылышек, а пристрастия своего не оставляют. И что за сила такая толкает упрямцев добровольно отказываться от полета? Ведь во все вре­мена крылья были мечтой всего живого на земле, в том числе и человека. А нынче крылья, над которыми природа, можно сказать, трудилась веками, остались без надобности, ссохлись жалкую шелуху. Это надо же, до какой степени однообразия может дове­сти существование карабканьем!
Лежа на большой цветущей поляне, он наблюдал за насеко­мыми. Где красиво, просторно, тепло и сытно, туда и метит много­численная жучья рать — он давно заметил свойство этого племе­ни. Вот они — ползают, ковыряются, ни один не пребывает без движения. На цветок ли карабкается жук, на листок ли или на ка­кой стебелек — он не знает устали, лезет и лезет, не считаясь ни с чем. Если на пути попадается кто поменьше да послабее, сталки­вает того вниз или перелезает через него, а встретится кто по­крупнее, осторожно обойдет его, эдак бочком, бочком, и опять лу­пит наверх. А если упадет ненароком, не теряется, поболтает в воздухе ножками, поднатужится, изловчится — и опять поспешает туда же. Иногда и трудновато приходится бедняге: брюхо ли тол­стое, руки-ноги коротки или силенки иссякли, пока бултыхался на спинке, пожалеешь, подденешь соломинкой да опрокинешь на ноги, не то чтобы спасибо сказать, так он даже не обернется, сломя голову несется наверсты­вать упущенное. Ему надо взять своё: забраться на самую верхуш­ку цветка, в самую сердцевину венца, откуда исходит сладкий за­пах нектара. И ведь все едины в своих желаниях, ни один не стре­мится вниз, где вроде бы надежнее, нет — все наверх!
Интересно, однако, что же будет делать жук, достигший нако­нец желанной высоты? А вот что: покоренная высота очень скоро перестает удовлетворять его, он начинает кружиться, суетиться, вынюхивать, высматривать, нет ли поблизости объекта повыше, поближе к солнышку. А уж если присмотрел себе новую цель, то, будьте уверены, не успокоится. Снова начинает ползти, караб­каться, штурмовать очередную вершину, и ни дождь, ни град, ни ветер не остановят его. Он всегда целеустремлен, всегда в пути — наверх! Правда, настораживает одно обстоятельство: карабкаться вверх долго и утомительно, а шлепнуться, сорвавшись вниз, пара пустяков. Но и тут есть свое «но». Ну упадет, ну тюкнется о землю настырный жук, но ведь не разобьется, голову себе не проломит,
даже не пискнет — костей-то у него нет, да и падать он научил­ся — искусно, без ушибов и шишек за свой короткий и напряжен­ный век. Живучие, черти!
Спичечные коробки и пузыречки быстро наполнялись неуго­монными членистоногими. Была бы охота, а собрать дело немудреное. Их тут столько, если присмотреться, глаза разбегают­ся. Например, Гаяну Баяновичу попадались и такие экземпля­ры, которых он вообще раньше не видел. Лишь поспевай соби­рать!
А утром следующего дня он прямиком направился к директору. Уважительная секретарша сама открыла ему дверь в директор­ский кабинет. Зав-философ и душистая профактивистка, дожида­ющиеся очереди в приемной, встали, провожая его округливши­мися глазами. Их удивил не столько визит Гаяна Баяновича, сколько его рюкзак.
Директор в задумчивости рассматривал маленькую бабочку, тщетно бьющуюся об оконное стекло. Он сразу не узнал Гаяна Баяновича, вторгшегося в его пределы с увесистым рюкзаком. Дол­жно быть, позабыл о знакомстве в красном уголке.
— Что это? Как понимать? Кто вы?
— Жук, — спокойно отрекомендовался посетитель.
—  Жук? — недоуменно переспросил директор, тупо переводя взгляд с рюкзака на человека с щегольскими усиками и обратно, чувствуя себя в некотором смысле идиотом.
— Да, жук, — так же серьезно и внушительно повторил вошед­ший, не отводя взгляда.
И только тут директора осенило — он вспомнил того малого... да, да, в красном уголке, и просиял лицом, точно солнышко.
- Ах, жу-ук... Я малость того… запамятовал, в делах закружил­ся, знаете ли…  Сначала подумал, уж не представитель ли какой со стороны… Ну раз жук, милости просим, садитесь... вот сюда, по­ближе.
Завотделом сначала развязал свой рюкзак, а затем сел на предложенное место.
— Мои жуки, — молвил он с большим достоинством, доставая одну за другой заветные коробочки. Потом стал выкладывать пу­зырьки, в которых копошились, карабкались по стенкам всевоз­можных размеров и окрасок насекомые. — Не вытерпел, решил вам показать некоторых из моей коллекции.
— Они что, живые? — изумился директор, приподняв очки. — Впервые вижу коллекцию живых жуков. Ни о чем подобном не слышал, не читал. Вы... вы...
— Чему тут удивляться, — усмехнулся довольный «коллекцио­нер», поглаживая молодецкие усы.
— Как вам удается содержать их живыми? Это же… это просто феноменальное явление. Даже, я бы сказал, уникальное.
— А вы что, мертвых жуков собираете?
Несмотря на свой солидный жизненный опыт и компетент­ность в области членистоногих, директор на сей раз замешкался с ответом.
— Ну как это… мертвых… Не совсем мертвых...
— Значит, вы их сами убиваете? — возвысил голос строгий «коллекционер». — Выходит, вы не собиратель насекомых, а их... палач?                                         
Директор с ужасом догадался, что перед ним не просто люби­тель-коллекционер, а истинный фанатик, душой и телом предан­ный жучьему племени. Кажется, дело принимало взрывоопасный оборот. Он смущенно посмотрел на сурового заступника члени­стоногих, и краска стыда залила его благородное лицо до самых ушей.
—Я… я не убиваю… Они сами… умирают...— сказал он убитым голосом и виновато заморгал глазками. — Извините, но я действительно ни о чем подобном раньше не слышал. Но может быть… если не секрет, вы и меня научите… Я смею надеяться? — добавил он смиренно, устремив на «коллекционера» вопрошающий взгляд, явно заискивая…
— Посмотрим, — нахмурив брови, обронил Гаян Баянович. — Не могу сразу обещать, надо подумать.
— Я подожду, сколько нужно подожду, — обрадовался дирек­тор и незаметно перевел дух.
Лицо Гаяна Баяновича несколько смягчилось. Он удовлетво­ренно пощипал свои усики, расслабился в кресле, приготовив­шись к длительной дружеской беседе. Да начхал он на этих мерз­ких букашек, живых и мертвых! Главное — завязать узелок с ди­ректором. И он, кажется, сумел, завязал. Значит, и дело с концом. К черту жуков! По дороге домой он с величайшим удовольствием (и омерзением) вытряхнет всю эту шебуршащую нечисть в пер­вую мусорную урну. А пока они сидят с директором друг против друга, в вольных позах, закинув ногу на ногу, и ведут непринуж­денную беседу на увлекательную тему о жуках (пропади они про­падом!). А философ-самоучка и красивенькая профсоюзная акти­вистка пусть сидят себе в приемной и с сердцебиением ждут своей очереди. Пусть ждут, зарплата ведь идет… Краем уха Гаян Баяно­вич прислушивался к благородному баритону директора, который, не отрывая восхищенных глаз от пузырьков, что-то говорит и го­ворит… Кажется, называет насекомых какими-то одному ему известными именами... Назовет жука и вскинет на Гаяна Баяновича вопросительный взгляд — мол, правильно ли я назвал, подтвердите, коллега. И Гаян Баянович утвердительно кивает. А потом ува­жительная секретарша-манекенщица на изящных современных ножках принесла им кофе.
Шли дни, недели, месяцы. Но директор почему-то не спешил показывать свою коллекцию. Уж очень удивила его, прямо ошело­мила живая коллекция заведующего отделом. Подумать только, его, старого коллекционера, посвятившего жукам всю свою жизнь, обошел, обскакал совсем еще молодой коллега. Как тут не горевать, как не завидовать? Руки прямо опускаются…
Не знаю, как пережил воспитанный директор нанесенный са­молюбию удар, но только вскоре после знаменательной беседы перевели Гаяна Баяновича в новый кабинет, на двери которого, обшитой красной кожей, сияла табличка «Главный инженер». Ди­ректор и главный инженер работали рука об руку. Но о жуках раз­говора между ними больше не возникало. Директор не рисковал затрагивать опасную тему, а еще пуще боялся этой темы главный инженер.
«Все пройдет, — успокаивал себя директор, — затянется и эта рана… А зла и зависти к нему я в сердце не держу...» Однако рана в благородном сердце директора долго не затягивалась. Чувство ущемленности, униженности, попранного достоинства, следова­тельно, собственной неполноценности так и грызло уязвленную директорскую гордыню. Да так въедливо — точно жук. А уж если жук начнет точить... Нет, не выдержал, сломался директор. И года не просидел в конторском кресле, подобрал на свое место подхо­дящую кандидатуру и, элегантно простившись, ушел на пенсию по состоянию здоровья.
На сей раз нового  директора в контору не привезли. Облада­тель тоненькой зеленой тетрадки, сидя за столом президиума, сам дожидался представителя.  Шустрая профсоюзная активисточка уже обходила отделы и кабинеты, созывая народ... Еще до начала собрания одиннадцатая страница была заполнена данными нового директора. А двенадцатая? Ведь у зеленой, тетрадки есть и двенад­цатая страница? Куда ее деть? Пустой оставить?.. Владелец тетра­ди, без пяти минут директор, оглянулся по сторонам и незаметно оторвал двенадцатую, пустую страницу. Оторвал — и, скомкав, не­заметно бросил в корзину.
— И в нашу организацию пришла перестройка, товарищи! Время требует от нас... — начал он уже в качестве директора.
А в заднем ряду сидел скромный молодой человек и что-то то­ропливо записывал в тощенькую, о двенадцати листах, зеленую тетрадку...

                                                                 
Марш жуликов

Заглянул я как-то в гости к старому знакомому, можно сказать – товарищу, с которым в свое время мы в Казани жили душа в душу. Тот при каждой нашей встрече звал в гости: “У меня большой дом на Волге, в сосновом бору. Зайди как-нибудь – увидишь, как казанские богачи живут”.
Однако пришел я неудачно: мой приятель готовился к приему гостей. На веранде  в дальнем конце сада, обнесённого высоким каменным забором, суетились вокруг стола женщины, гремела посуда, позвякивал хрусталь. А еще дальше, там, где сад спускался к Волге, потрескивали в огне березовые дрова: готовили угли для мангала.
Незваный гость – что таракан на праздничном столе. Как только я это понял,  сразу решил: расспрошу быстренько хозяина о делах, здоровье и уйду. Однако тот грудью встал в воротах. Как я ни старался, какие причины не придумывал – не отпустил. Сыграл на моей слабой струне, сказал:
– Останься, чтобы я хоть в глазах гостей интереснее выглядел. Уйдешь – ни за что тебя не прощу.
– О чём ты говоришь? Таких, как я, сейчас – пруд пруди. А  таких, как вы не сыскать– каждый как пуп земли. Так что кого пригласил – с теми и сиди.
– Да никого я особенно и не приглашал. Женщин не будет, мужской междусобойчик. Посидим, мировые события обсудим, анекдоты потравим, может, споём... Короче говоря, расслабимся.  Ты как раз из столицы вернулся, так что твои размышления, взгляд на жизнь для нас еще как важны. Не беспокойся, дружище, очень вовремя ты пришёл. Как говорится, добро пожаловать.
Я не стал ему возражать и, скрепя сердце, остался. По правде говоря, никуда я особо и не торопился.
К застолью гостей долго ждать не пришлось, один за другим они и подтянулись. Итак: хозяин и три гостя, четвертый –  незваный – я.
– Наконец-то, довелось и мне жить в райских кущах, друг Ринат. Вот так мы с соседями дружно живём, – начал приятель процедуру знакомства. – Ирек Саматович – министр. Ахат Сабирович – генерал милиции. Леонид Сафаргалиев – депутат… – Тут он склонился ко мне, желая донести особо важную информацию. Пересчитал взглядом гостей – видимо, чтобы я ощутил особую гордость, толстые губы свернул в трубочку, палец поднял вверх.
– Это не первые попавшиеся депутат и министр, дружище, запомни, это всё “Его” люди. Свои люди! Можно сказать – самые верные его соратники… – А уж самое главное сообщил шёпотом: – Слава Аллаху, не только с Самим, но и с его сыновьями общаемся. Сам понимаешь, в наших-то условиях это важно…
–  О как! – прикинулся я изумлённым и восхищённым.
Наконец настал черед и меня представить.
– А это мой друг юности. Вместе учились в университете, в одной комнате жили. Он писателем стал, а я всего лишь банкир… – сказал мой старинный приятель, хихикая при этом. На вальяжных гостей, сообщение обо мне впечатления не произвело. Поэтому мой приятель вынужден был добавить: – Из Москвы… Замом Сергея Михалкова работает.
На этот раз гости неохотно протянули: “О-о-о…” Потом тот, который министр, решил показать свою эрудицию:
– Вот как! Значит, работаете заместителем кинорежиссера Михалкова?
– Никиту Сергеевича я хорошо знаю. Но речь о его отце, я с ним работал много лет, – пришлось мне внести ясность.
– Вот как? У него и отец есть? Тоже большой человек? А правду говорят, что они с Путиным на короткой ноге?
Я не стал напоминать о том, что Сергей Владимирович Михалков – прославленный поэт и автор текстов гимнов СССР и нынешней России. В таких случаях лучший ответ: “Да, конечно”.
– Ну вот и познакомились, – хлопнул в ладони довольный хозяин. – А теперь прошу к столу.
– А сам-то не представился, – стоявший в сторонке генерал в спортивном костюме вроде бы пошутил и сам же засмеялся.
Хозяин на секунду растерялся, но быстро взял себя в руки.
– Я близкий друг таких вот замечательных людей…
Все принуждённо рассмеялись.
– Слышь, хозяин, ты когда нас в гости звал, песни, музыку обещал. Этот твой друг писатель, наверное, и  споёт нам? – спросил тот, который депутат.
Я почувствовал, как меня подкусили. Но лучше было пока смолчать. За меня ответил хозяин:
– Писатели – они же только пишут, многоуважаемый Леонид. А артист будет обязательно, подойдет, как только мы горло промочим.
– Это ведь Жулик придёт? – проявил неожиданный интерес министр.
– Ну да, я его позвал. Он сам поёт, сам играет, да и язык за зубами держать умеет. Самый подходящий человек.
Генерал выбор одобрил:
–Чтобы посидеть, попеть – лучше Жулика не найти. Не знаю, как вы, а мы, милиция, с жуликами дело иметь привыкли.
Я удивился. Что ещё за жулик такой? И что общего у баяниста с жуликом? И потом: нынешних генералов с депутатами всех и не запомнишь, их как собак нерезаных развелось, а достойных упоминания татарских певцов и баянистов, даже если в лицо не знаю, по именам-то помню. Заинтересовал он меня основательно. Однако вопроса я не задал, сдержался.
Едва дождавшись, как по хрустальным рюмкам разольют дорогой виски, из-за стола поднялся генерал. Высоко поднял рюмку:
– Ну, за чьё здоровье первый тост?
Вопрос был задан по-военному прямо, но ответа не требовал.
Помнится, в семидесятых-восьмидесятых годах первый тост поднимали всегда за  здоровье Генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева. После тоста все дружно стоя выпивали, причём пить надо было до дна. Гляди-ка, забытая в стране традиция в наших родных краях и не прерывалась вовсе!
Уважаемые гости вскочили как по команде, хором выкрикнули, за кого пьют – и выпили. Имя разобрать не удалось, тостующие кричали, перебивая друг друга, однако в конце было то ли “ай”, то ли “бай”. От такого неожиданного и поучительного зрелища я слегка оторопел.
Застолье катилось вперед, как по маслу. Выпили за друзей, выпили за дружбу, и снова послышались вопросы насчёт жулика.
– Певец твой, Жулик который, похоже, не придёт, – генерал забеспокоился. Похоже, музыки и песен он жаждал сильнее других.
– Я Жулика хорошо знаю, он своё слово держит, – вмешался министр. – Он мой земляк, тоже из-под Нижнего. Из соседней деревни.
– Мишарин, значит, – внёс ясность депутат.
– Достали уже с мишарами этими! – огрызнулся министр. – Кстати, я только у вас в Казани узнал, что я мишарин. В Нижнем я вообще-то себя татарином считал. Это вы тут татар на типтярей, мишарей, ногайских и сибирских делите.
Заметив, что гости обеспокоились, хозяин нажал кнопку переговорного устройства:
– Охрана… Как тебя?
– Капитан Иванов.
– Там музыкант не появился?
– На старых жигулях один приехал, я  его не пустил.
– Вот те на! И что он, назад уехал? – хозяин повысил голос и даже привстал.
– Да нет, я пытался его выпроводить, но он не уехал. Меня, говорит, звали. А кто звал – не говорит. Он на улице ждёт.
– Ну так зови, пускай заезжает.
– Нет, пусть подождёт, – возразил депутат. – Нам без него кое-что обсудить надо.
– Хорошо, пусть подождёт, не уезжает, слышишь, капитан Иванов? А как позовём – впустишь.
После того, как выпили ещё по одной за здоровье и благополучие, депутат заговорил:
– В республику на борьбу с кризисом собираются перечислить несколько миллиардов. Я эти деньги сам в Москве выбил, сам и делить буду. Надо их, не распыляя, к рукам прибрать. Банкир у нас свой, так ведь? – депутат стрельнул глазом в хозяина дома. – Наш друг министр знает, как бумажки оформлять – ну, там, где обойти, где подмазать… Такие деньги из рук выпускать нельзя.
– Так ведь не в первый раз. Раньше ухитрялись, и сейчас ухитримся, если Бог даст. Друзей-товарищей на голодном пайке держать нельзя, – министр принял благообразный вид и погладил воображаемую бороду.
Собеседники уставились на генерала. Тот молчал с важным видом. И то сказать – отвечает человек за безопасность государства и его населения, есть, о чём подумать.
– Что-то задумался у нас Ахат Сабирович, – напомнил о себе министр. Он первым не вынес наступившего молчания.
Все сидят, а генерал стоит. Окидывает взглядом развалившихся за столом приятелей. Хочет что-то сказать, однако молчит, надеется, что сами поймут. Как будто предупреждает: осторожно, среди нас чужой, а вы миллиарды делите, совсем ума лишились… Чужой – это я. Поглядев на генерала, и остальные забеспокоились.
Удар принял на себя хозяин дома. Поспешил успокоить собравшихся:
– Моего однокашника государственные дела не интересуют, что в одно ухо влетает – сразу из другого вылетает, точно вам говорю.
Тут я, прикинулся, что не понимаю, о чём идёт речь, и двинулся прогулочным шагом к Волге, посвистывая себе под нос.
– Ну, мы писателей знаем, они ж говорят мало, в основном пишут, – не преминул бросить в мой огород свой камень и депутат.
Мели, Емеля, твоя неделя. Пусть болтает в своё удовольствие, пока депутат. Собеседники спокойно, не оглядываясь по сторонам, стали делить миллионы. Ни писателя рядом нет, ни этого, “жулика”…  Генерал шёпотом говорить не умел, голос его звучал как на плацу:
–Делить будем поровну, заранее предупреждаю. А то аппетиты у некоторых разыгрываются сверх меры, а, Ирек Саматович?..
Министр побагровел и счёл нужным возразить:
– Со стороны-то легко судить,  Ахат Сабирович! Напоминаю, откат, то, что в Москву возвращаем – минимум 30%.  Кроме того, на каждую бумажку надо сверху ещё одну положить, каждого человека подмаслить. Люди – они ж как? Деньги увидят, и глазки у них загораются, и ручки чесаться начинают… Вот так, Ахат Сабирович. Да и налоги иногда платить приходится…
– У кого это там ручки чешутся? – деловито переспросил генерал, – ты только скажи, мы его быстро от чесотки вылечим. А то с меня всё требуют результатов борьбы со взяточничеством и коррупцией… И налогами себе голову не забивай, есть кому их платить – бизнесмены вон, пенсионеры, работяги…
– Господа, давайте не будем мелочиться. Не копейки делим, речь о миллиардах идёт, – успокоил спорщиков раскрасневшийся депутат. – Всем хватит. И давайте наконец за дело. Музыканта-то позовите. Как уж его?..
– Жулик…
– Ага, жулика позовите. Как люди посидим, споём. И писатель пускай придёт, московского гостя обижать не следует…
Хозяин, который только и ждал сигнала, первым делом окликнул меня.  Потом нажал на кнопку:
– Капитан Иванов…
– Капитан Иванов слушает.
– Жулика… Ну, того артиста впусти  к нам.
Пока ждали музыканта, пропустили ещё по одной. На этот раз выпили за удачу. Видимо, все знали, о какой конкретно удаче шла речь. Депутат подсел ко мне – то ли неудобно было передо мной, то ли просто скучно ему стало.
– Ну, как жизнь? – спросил так, как будто мы давно знакомы.
– Бьёт ключом! – соответственно ответил я.
– Как дела вообще? В Москве, похоже, кризис и не чувствуется…
– За всю Москву сказать не могу. А мы, писатели, ножки по одёжке протягиваем.
– Ты сколько получаешь-то? – продолжал он докапываться. Тоже мне, друга детства нашёл. Зачерпнул столовой ложкой из серебряного блюда чёрную икру, проглотил, ложку – в сторону, а освободившуюся руку положил мне на плечо. – Ну, если не секрет, конечно…
– Не секрет, двадцать пять – тридцать тысяч получается…
– В долларах или евро?
Я решил, что он издевается. Однако виду не показал, а потом понял, что человек спрашивает совершенно серьёзно. И ответил соответственно:
– Нам в фунтах платят.
– Мда, москвичи жить умеют…
– Да всем в евро платят, в фунтах только мне, – продолжал я театр абсурда. Депутату что, он верит, даже сочувствует.
– В фунтах – это нормально. На жизнь небось хватает, – он стиснул моё плечо сильнее. – Доллар-то упал…
А я и не знал, насколько радостно и оживлённо можно беседовать о долларах и фунтах…
– Господа, Жулик приближается. Давайте встретим его стоя, – известил нас генерал и громко захохотал: – Вы там, никому не рассказывайте, что генерал милиции с жуликом за одним столом распивал и распевал.
Сотрапезники к веселью присоединились.
А жулика я сразу узнал. Им оказался певец и музыкант Ирфан. Лично знакомы мы не были, но я был рад обменяться с ним рукопожатием.
– Друг Жулик, давай-ка споём о кучере, который “призадумался, притих, ни красавиц он не славит, ни колечек золотых”, – поспешил мой приятель с заказом. Как ни говори, а учился он на отделении татарской литературы, в студенческие годы неплохие стихи писал, да и пел, бывало, в нашей компании. Банкиром он стал только после того, как женился на свояченице какой-то шишки.
Ирфан запел старинную народную песню “Моя Зайнап”. Судя по всему, не первый раз был Ирфан на подобном застолье и прекрасно знал, кому что петь. Покойную мать банкира звали Зайнапбану.
“Все цветы моего сада только твой лик отражают, моя Зайнап.
Моя хорошая Зайнап, моя пригожая Зайнап,
Пусть будет жизнь твоя благословенна...”
В пении и в игре на баяне – Ирфану равных нет. И сейчас, волшебным летним вечером, среди вековых сосен, под шелест волжской волны я готов был слушать его бесконечно. Сидящие за столом стали подпевать. Голоса у них были не ахти, но равнодушными остаться к песне никто не мог. Депутат к месту и не к месту вскрикивал то “моя Зайнап”, то “благословенна”. А мой приятель, даром что банкир, выказал душу нежную и поэтическую – схватил салфетку и вроде как слёзы утирает... И поёт, и плачет. Это ж надо, какой силой и мощью обладает народная песня...

— Ну, Жулик, умеешь ты петь, – не мог скрыть своего восхищения генерал, который, видимо, и не помнил уже, когда испытывал подобные чувства. Воистину, настоящая песня чудеса творит, в ком угодно душу пробудит.

Генерал схватил винный фужер, щедрой рукой налил туда виски и протянул певцу:
– На, пей! Хорошо поёшь, Жулик…
– Благодарю, во время работы не пью. Водка – она и веру, и песню убивает, – возьми, да и скажи в ответ певец.
Генерал к отказам не привык. И не ожидал, что предложенный им от широты душевной фужер будет отвергнут.
Некоторое время генерал стоял молча. Лицо и глаза постепенно наливались кровью, спесь и высокомерие не позволяли ему спустить ситуацию на тормозах. Генерал вдруг выплеснул полный фужер певцу в лицо.
– Жулик!.. – гаркнул он во всю глотку. – Его за человека считают, выпить предлагают. А он тут корчит из себя! Жулик! Жулик не перед нами петь должен, а быть совсем в другом месте!..
– Ахат Сабирович, не горячись. Успокойся. Не будешь же ты ему силой вливать, если он пить не хочет, – попытался успокоить его банкир, но генерал распалялся всё больше.
– Да бутылка такого виски пятьсот долларов стоит! Таким, как ты, такая выпивка и не снилась. Не пьёт он, видите ли! За песню переживает! Песня – ерунда, главное в жизни – деньги. Будут у тебя деньги – и всё остальное будет. Мне не веришь – так у банкира спроси, который тебя, как человека, сюда позвал…
– И что, если деньги есть, можно и генералом стать? – задал певец вдруг вопрос.
Ну, подлил масла в огонь! Кто его за язык потянул, сейчас же начнётся! – насторожились сотрапезники. Однако генералу вопрос, как ни странно, понравился, он даже ответил довольно искренне:
– Можно… Если у тебя деньги есть – не только генералом, сейчас и губернатором могут назначить. Ты сам-то зачем сюда пришёл?? Не из любви же к песне, тебе деньги нужны. А у банкира денег много, это все знают…
Музыкант не ответил ни словом, ни жестом. Взял салфетку, аккуратно вытер лицо, затем стряхнул с рубашки капли виски и снова взялся за баян – так, как будто ничего не произошло.
Спокойствие и самообладание Ирфана были просто поразительны. Его баян издал мелодичный аккорд, и он запел тихо и проникновенно:
Прекрасны летние рассветы
На благословенных волжских берегах,
Где травы медом пахнут летом,
Ромашки в росах – ңемчугах...
В цветущих кустах заливаются птицы
О том, как прекрасна  наша жизнь...
Эта песня как будто специально была создана именно для этого летнего вечера. Возникшая напряжённость рассеялась. Не только министр и банкир, но и депутат увлечённо присоединились к песне. Начал подпевать даже пьяный генерал.
Когда песня закончилась, все дружно зааплодировали. Аплодисменты перекрыл грохот выстрелов. Это разошедшийся генерал выхватил из-под спортивного костюма пистолет с золотой ручкой и начал палить вверх.
Настрелявшись и успокоившись, генерал, размахивая пистолетом, снова подошёл к артисту:
– Если хочешь знать, передо мной не только такие жулики, как ты, – майоры и полковники трясутся. Если я скомандую – не только виски, самое вонючее пойло стаканами пить будут. А ты не понятно кого из себя строишь…
– Я же сюда петь пришёл, не пить.
Генерал заржал:
– Он не пьёт, а мы, видите ли, пьём! И откуда такой трезвенник взялся? А, Жулик? Откуда у святого такое прозвище? Молчишь? Уж если репутация подмочена, этого так просто не исправишь.
– Я чужого никогда пальцем не трогал. Жулик – это детское прозвище, – пришлось-таки объясниться Ирфану.
Генерал продолжал твердить своё:
– Народ – просто так прозвища не даёт, ты мне песен не пой. Видишь этот пистолет? Он из золота самой высокой пробы. Но он не краденый, это подарок, понимаешь? Ты хоть всю жизнь пой – на такой не заработаешь, – он всё тряс оружием перед лицом музыканта.
Однако как ни пытался генерал его унизить, артист самообладания не терял.
– Какую песню желаете услышать, уважаемый? – вежливо обратился он к хозяину дома.
– Ты бы сходил, перекусил на кухне…
– Благодарю, я не голоден, – отказался певец, – лучше я прогуляюсь.
– Хорошая мысль, – поддержал банкир. С тайной надеждой, что генерал за это время успокоится.
– Схожу к своей машине, – и музыкант направился к выходу.
Генерал и тут не смолчал:
– У тебя машина какой марки, а, Жулик?
– “Жигули”, шестая модель.
– О-о-о, и у тебя шестёрка, оказывается. Там вон мой шестисотый Мерседес стоит. Давай махнёмся…
– Меня моя машина устраивает, – сказал Ирфан и ушёл.
– Ты смотри, на депутатском «Порше» не сбеги, – крикнул ему вслед генерал. – Кто вас, жуликов, знает…
Наступившим молчанием воспользовался министр:
– В ближайшее время несколько заводов будут проданы с аукциона. Нам бы следовало прибрать их к рукам. Какие мысли по этому поводу?
–Если даром – я не откажусь, – сказал депутат.
– Ты мне список первому показать не забудь, – проявил интерес генерал.
Банкир без лишних слов пожал министру руку.
– Ну, власть-то в наших руках, так что найдём способ деньги не упустить. Однако есть важное условие. Оформлено должно быть не на вас, а только на детей-зятьёв. Сверху велели.
– Это не хорошо, – почесал лысеющую голову депутат, – моя дочь с мужем в Америке, сами знаете. Вернуться не могут, должны вот-вот гражданство получить. Интересно, без них сможем провернуть?
– Вы проблемы на пустом месте не создавайте, – генерал пренебрежительно сплюнул в сторону. – У всех у нас дети за границей живут, никто тут навоз на ферме не топчет.
– Ахат Сабирович правильно говорит, ерундой занимаемся. Подписи-то организуем, этого достаточно, – подытожил министр. – Список заводов я вам на той неделе передам.
– А сегодня нельзя?
– Не будем торопиться. Сначала отберут себе там, – министр ткнул пальцем вверх. – А что останется – всё наше. Не переживайте, и заводы у вас будут, и яхты. Захотите – и самолеты будут…
– А с рабочими  нам разбираться не придётся? – заволновался депутат.
Никто насчёт причины его волнения не обманулся:
– Нашёл о чём переживать!..
Только министр сказал двусмысленно:
– Он же депутат, о народе заботится. Это его долг.
– Зарубите себе на носу, нет сейчас “народных депутатов”, есть просто “депутат”. Депутатов сейчас не народ выбирает, а сверху власть назначает. Естественно, депутат в первую очередь подчиняется тому, кто его назначил. Во вторую – о себе заботится. А народ… – генерал снова смачно сплюнул. – От народа одно название осталось... Народ в стадо баранов превратился.
– Однако недовольство народа всё же растёт, забывать об этом не стоит, – предостерёг депутат.
– Кухонные разговоры, знаю… А на случай, если они с этими разговорами на улицу выйдут, есть статья “За нарушение  общественного порядка”. Должны же мы, милиция, свою зарплату отрабатывать.
– Верно говорите, товарищи. Предлагаю и нам общественный порядок не нарушать. Мы же здесь собрались, чтобы культурно отдохнуть, не так ли? – хозяин решил сменить тему разговора, но ему с улыбкой возразил министр:
– Прошу прощения, у меня поправка: отдохнуть и деньги поделить.
Сидящие за столом обменялись довольными улыбками.
– Поправка принимается, – кивнул банкир, – давайте ещё по одной за успех наших планов.
После этого тоста выпили ещё дружнее. Закусывали огромными лангустами со здоровенного серебряного блюда. Некоторое время слышались только чавкающие,  всасывающие и хлюпающие звуки. Потом стали наперебой хвалить лангустов: “Какие мясистые! Шикарные! Роскошные! Как будто только что из океана!”.
После того, как выпили ещё по паре рюмок и отвалились наконец от лангустов, генерал, облизывая пальцы, вспомнил:
– Куда это Жулик подевался? Неужели таки сбежал на чужой машине? Позовите-ка его, я по нему соскучился, – хихикнул генерал.
– Капитан Иванов, Жулика позови, – хозяин снова нажал кнопку переговорного устройства.
– Не понял, хозяин, – растерялся охранник, – нет тут никакого жулика.
– Музыканта позови…
Ирфан ждать себя не заставил. Облитую виски рубашку он успел сменить, баян висел на груди, готовый к игре. На сидящих за столом больших тузов он смотрел вежливо и открыто:
– Какую песню желаете услышать?
– Хороших песен много, – задумался министр, – затрудняюсь конкретную назвать.
– Какая вам больше по душе?
– Вот есть одна композиторша… Как уж её?..
– Женщина-композитор – это, наверное, Сара Садыкова. У неё все песни красивые.
– Нет, не она. Как же там?.. Гульшат… Гульшат…
– Если Гульшат Зайнашева, то она не композитор, поэтесса.
– Во, точно она, – министр радостно хлопнул ладонью по столу, – есть у неё одна хорошая песня.
– Какая же? У Гульшат Зайнашевой много хороших песен.
– Там такие слова есть: “Сажает цветы Салима ханум…”. Люблю эту песню.
– Ну ещё б ты не любил, – погрозил ему пальцем генерал, таинственно при этом улыбаясь. – Эту песню мы все любим, не так ли, господа…
Никто не возразил. Однако среди любителей песни никто, как на грех, не знал ни слов, ни мелодии. Досадная мелочь не помешала сотрапезникам с удовольствием распевать о том, как “сажает цветы Салима ханум”. Перекрикивая друг друга, повторили они раз пять эти слова, добавили кое-что от себя. Можно сказать, что они эту песню проорали. Складывалось впечатление, что рядом за кустами  затаилась некая грозная фигура, этакий Большой Брат, и наблюдает, кто из сидящих за столом больше других своим ором уважает и почитает супругу Самого-Самого. Вот сидящие и старались.
– Вот это песня так песня! Таких песен раз, два – и обчёлся, – отметил депутат.
– Настоящее искусство таким и должно быть, – подтвердил министр.
– Душевная песня, – поддакнул банкир.
– Ты же, Жулик, певец, как тебе не стыдно слова такой песни не знать? – не упустил случая уязвить генерал.
– Не пришлось пока ни разу петь её.
– Вот если б ты соображал, что и когда надо петь, давно бы уже, как Салават, Заслуженным был. И не на этой развалюхе бы ездил, а на «Лексусах» и «Мерседесах». Певцу не только голос, голова тоже нужна, понял, Жулик?
Ирфан  старался не обращать внимания на слова пьяного милиционера, обижавшего и оскорблявшего его. Но вдруг он не выдержал:
– Уважаемый, вы бы не придирались ко мне, а? И перестаньте меня жуликом называть, вы меня на воровстве не ловили…
– Нет, вы только послушайте, как заговорил! Ты особо не болтай, язык-то быстро укорочу! – заорал на него генерал. Шея у него мгновенно побагровела. – Воров ловить не моя забота, этим участковые занимаются! Честного человека жуликом не назовут. А будешь языком чесать – и поймаем, и посадим. Видали мы таких…
– Сначала поймайте.
Генерал, человек наглый и бессовестный, втянул в скандал сотрапезников. Начал он с министра, который заявил себя земляком Ирфана:
– Ирек Саматович, вот ты этого жулика лучше нас знаешь. Скажи, разве я первым назвал его жуликом?
–Давайте оставим эту тему, – попытался уклониться тот.
– Ты мне на вопрос изволь дать конкретный ответ, – повысил голос генерал.
– Ну, я слышал, что его в деревне прозвали Жуликом.
– Благодарю, ответом удовлетворён. Следующий вопрос вам, Леонид Сафаргалиевич. Вот вы как депутат скажите: кого называют жуликом? Того, кто украл, не так ли?
– Так. Укравшего называют жуликом.
– Пошли дальше. Этого человека вы пригласили, – повернулся генерал к банкиру.
– Да, я.
– И среди нас всех здесь сидящих вы первый назвали его Жуликом…
–Это же его прозвище. Я в это слово ничего негативного не вкладывал.
– Товарищ писатель… – начал было генерал, поворачиваясь ко мне, однако не успел ничего сказать.
– Нет уж, генерал, я в такие игры не играю. Считайте, что меня здесь нет.
– На нет и суда нет, – генерал повернулся ко мне спиной и обратился к сотрапезникам: – Друзья, давайте-ка хором повторяйте за мной, а то этот недоделанный певец, похоже, не понимает, что я ему говорю. Жу-лик, жу-лик… Давайте, давайте, повторяйте.
Однако никто его не поддержал. Генерала это не обрадовало.
– Ахат Сабирович… Брось, не мелочись, будь выше. Певец сам по себе, мы сами по себе, разве плохо сидели, отдыхали, культурно время проводили… – банкир на правах хозяина попытался утихомирить генерала.
– Давайте еще споем или просто музыку послушаем, – попробовал предложить министр, однако никто его не слушал.
– Если вы меня уважаете – делайте, как я говорю. Давайте, повторяйте! – стукнул кулачищем по столу генерал. – Кто вам важнее: я или этот жулик? Ставлю вопрос ребром: или он, или я!  
– Не надо до скандала уж доводить, товарищ генерал! Мы же воспитанные люди и руководители немалого ранга, кстати. Нехорошо это, – сделал попытку погасить конфликт и депутат.
– Ну всё, хватит… Не читайте мне мораль! Как сказал, так и будет, все за мной повторяйте. Или я отсюда ухожу.
– Ну зачем же до абсурда доводить, господа…
– Начали! – милиционер замахал руками на манер дирижёра и начал скандировать: – Жу-лик! Жу-лик!
Сотрапезникам пришлось подчиниться. Повторяли они сначала нехотя, но потом попали в такт, и начали выкрикивать громко и ритмично. Казалось, даже увлеклись этим идиотизмом:
– Жу-лик! Жу-лик!
Для стороннего наблюдателя зрелище было незаурядное. Пьяные рты разинуты, у некоторых в углах рта белая пена. Глаза налиты кровью. Стараясь заглушить один другого, отбивают ритм ногами, бьют в ладоши, орут во всю глотку, словно дикари: “Жу-лик! Жу-лик!..”
Но самым удивительным было то, что Ирфан не выглядел ни оскорблённым, ни растерянным. И у него рот был до ушей, более того –  он даже подыгрывал скандирующим на своём баяне. В перерывах между дружными криками “Жу-лик! Жу-лик!..” баян звучно вздыхал: “Жу-у-ли-ки!”. С лёгкой руки артиста безобразные крики пьяных пирующих стали похожи на некий музыкальный этюд.
Вдоволь наоравшись, охрипшие государственные деятели стали по одному замолкать. Точку поставил последним “жуликом”, разумеется, генерал.
Вопли стихли, музыка замолкла. Убелённые сединами мужчины, сливки местной элиты дружно себе зааплодировали. Представление в театре дураков завершилось.
– Вот пусть писатель нам скажет, – расплывшийся от удовольствия генерал направился ко мне с распростёртыми объятиями, – хорошо звучал наш ансамбль?
– Просто слов нет, – ответил я, и генерал прямо-таки засветился.
– А ведь у нас настоящий марш получился! – ответных объятий я не раскрыл, но генерал продолжал делиться радостью: – Давайте назовём его “Марш жулика”. А что, неплохо звучит, а?
– Если рассматривать это название с точки зрения литературы, то следует назвать его “Маршем жуликов”, будет точнее, – с умным видом ответил я.
– Да, да!  Тут вы правы! Марши-то коллективом исполняются. Есть в этом логика, есть! Пусть будет “Марш жуликов”, – обрадовался генерал. И, тут же позабыв о моём существовании, отправился порадовать сотрапезников очередным тостом.
… А потом я увидел Ирфана. Он отошел чуть в сторону и стоял, прислонившись спиной к гигантской сосне, в задумчивости обняв баян. Подумалось, что он ищет у сосны поддержки и опоры. Голова его была откинута назад, взгляд устремлён в ночное звёздное небо. То ли почувствовав моё приближение, то ли сам по себе Ирфан тихонько заиграл. И только услышав первые слова песни, я понял, что это “Пыль на большой дороге”. Я был поражён печалью и мудростью этой песни, Ирфан пел, забыв обо всём, вкладывая в песню душу:
“Я наблюдал, как все истлевало, превращаясь в пыль на большой дороге,
Однако, увы, не смог заметить, как быстро прошла моя молодость...”
Когда песня закончилась, я заметил на глазах певца слёзы. Быстрыми капельками ртути они скатывались по его щекам на меха баяна. Как-то неожиданно наши глаза встретились, и Ирфан явно смутился. Вопрос, который вертелся у меня на языке, я так и не задал, но он на него ответил:

— Так меня еще в детстве прозвали. Полезли мы как-то в колхозный сад за огурцами. Пацаны, как и полагается, через плетень, а я к сторожу: мол, очень огурцов хочется, можно своровать? После этого случая меня сначала приятели, а потом и вся деревня в шутку стали Жуликом называть. Я это как шутку и воспринимал. Они-то ведь прекрасно знали, что я был единственный, кто не своровал...

Сказать на это было нечего, я просто положил ему руку на плечо. И тут же окрестности дрогнули от оглушительного вопля:
- Эй, Жулик, где ты там?.. Давай-ка этот марш, ну, “Марш жуликов”, ещё разок сбацаем!..