Биография Произведения Интервью и статьи Фотографии E-mail
     
 

Пряничные сны

 Мне было лет шесть или семь, но я чувствовал себя уже мужчиной. Мою уверенность в себе подбадривал отец: «Смотрите, как вырос мой сын!» или «У этого парня крепкая рука, когда пилит дрова – пила поёт! А уж двор начнет мести, то снег из-под метлы вихрем летит. Молодец!». Так говорил мой отец друзьям и родственникам при каждом удобном случае. Я был на седьмом небе от счастья. Мои плечи ещё более распрямлялись, грудь - колесом и я был готов работать без конца, лишь бы отец во мне не усомнился. День ото дня я трудился ещё старательней, чтобы услышать добрые слова из его уст.
     В один из вечеров, когда наша большая семья собралась за столом,  началась эта история.
    - Мать, бурёнку нашу продать придётся, - тяжело вздохнул отец.
    В нашей семье слово отца – закон. Никто и никогда с ним в спор не вступал - он всегда был верен своему слову.
   - Что ж поделать, - сказала мама. Раз другого выхода нет, придётся продавать.
   - Сегодня ночью и отправлюсь на усалинский базар. – Отец оглянул нас. –  Мать, как ты считаешь, кого из сыновей взять с собой в помощники? Путь предстоит нелегкий.
   Моё сердце забилось от волнения. Я чуть было не выкрикнул: «Возьми меня, отец, меня!» Но за столом сидели братья. И я подумал, что каждый из них готов был хоть сейчас пуститься в путь с отцом. Тем более, что усалинский базар в нашем представлении был земным раем. При его упоминании нам рисовались разные вкусности, сладкие пряники, вызывая у нас неземное блаженство. Можно было отказаться от чего угодно, лишь бы очутиться там и вдохнуть аромат пряностей, пестроту и суету базара. Когда ещё такой случай представится? Только сейчас, сегодня. Мама, мамочка, родная моя, не выбери Рашида или Рифката!..
   Мама сказала: «Отец, путь дальний, трудный и ребёнок в дороге будет обузой».
   И только она это произнесла, как тут же ком подкатил к моему горлу, и лишь пошмыгивая носом, я смог скрыть всю горечь и досаду.
   Но всё же, последнее слово как всегда осталось за отцом:
   - Рашита и Рифата, думаю, беспокоить не стоит. У них и по хозяйству работы достаточно, да и к школе подготовиться надо.
   «Правильно, правильно, отец. Золотые слова говоришь, - думал я. - Только, пожалуйста, не тяни, назови меня».
   - Пожалуй, возьму с собой Рината. -  И добавил: - Парень он смышленый. И в работе – шустрый малец. Да и в школу ещё не ходит.
    «Раз отец так решил, то и обиды ни у кого быть не может, - размышлял я довольный, - с этим им придётся смириться».
   Мама ласково погладила меня по голове: «Иди, малыш, поставь валенки на печку и скорее спать. Чуть свет, тебе с отцом в дорогу, выспаться надо бы». Я бросился скорее ставить валенки на тёплую печку и лёг спать на огромный матрац, что расстелили на полу. Нас было шестеро братьев и для каждого из нас на этом матраце хватало места. Сквозь сон я слышал, как отец говорил матери, что позднее трёх часов утра смысла выезжать нет. А она отвечала, что, мол, да, надо бы пораньше выехать, да с Божьей помощью спокойно доехать. Ещё я слышал, как отец говорил Рифату дать овса коню, да подбросить сено корове, а Рашиту, что веревку в телегу надо забросить.
Скрипнула дверь и трое младших братьев - Роберт, Рафаиль и Рамиль - высыпали во двор. Я уже засыпал, когда братья забежали с мороза, стуча зубами, и, чтобы не разбудить меня, молча залезли под одеяло. Последнее что я слышал, засыпая, были слова матери, что в дорогу надо положить вареного мяса и хлеба.
    Помнится, было еще темно, и я сонный оделся, умылся, позавтракал и сел в сани. И только тогда понял, что это не сон. Мама,  ласково поглаживая меня по спине, сказала:
   - Смотри, сынок, дорога дальняя, слушайся отца.
   - Но-о-о-о, пошла, - дернул поводья отец. Сквозь пуговичную прорезь в тулупе я видел в еле брезжащем рассвете плывущие заснеженные дома. И сожалел о том, что мои друзья спали глубоким сном и не могли меня проводить.
   До выезда из деревни и дальше сани мерно ползли, звеня полозьями по твёрдому снегу. Бурёнка, будто чувствуя свою участь, прощально замычала и, нехотя, тащилась за санями. Мне было ее искренне жаль, и я готов был умолять отца не продавать корову, но желание оказаться на базаре было намного сильнее. Утешив себя мыслью о скором счастье и завернувшись в тёплый тулуп, я уснул.
   И вот мы ходим с папой по рядам на усалинском базаре. Все продают пряники, от одного вида которых у меня слюнки текут. Они все причудливых форм, посыпаны сахаром и от этого кажутся белоснежными, другие наоборот, поджаристые, хрустящие. Тётеньки кричат наперебой: «Купите, попробуйте». Отец, широко улыбаясь, указывал им на меня: «Вот купец. Что он выберет, то и возьмём». А мне подсказывает: «Смотри хорошенько, не ошибись с выбором». Я хожу по рядам, пробуя товар. Так находился, так напробовался, что ног уже просто не осталось, да и на вкус они все стали одинаковые почему-то. Но вот у молодой девицы думаю, дай отведаю. Попробовал, чуть язык не проглотил. «Эти, папа, эти возьмем!» - закричал я, боясь, как бы другие сельские мальчишки не купили. «Сколько возьмем, сынок?» - спрашивает отец. «Всё возьмём, чтобы братьям, маме, дядям и тёткам хватило. И друзьям моим хотя бы по одному раздать». Отец улыбается, кивая мне, видимо хорошо сторговали буренку.
   И вдруг слышу: «Сынок, просыпайся, родной!» Я, ещё ничего толком не понимая, высунулся. Снег ударил по глазам. Ветер свистит, метёт, волком воет. А базар-то где? Мы в чистом поле стоим. Отец промёрзшими руками снег с лица смахнул: «Мы потеряли дорогу. С пути, видать, сбились». Я ещё не отошёл от моих сладких снов и что значит «сбиться с пути» толком не понял. Но осознавал, что это должно быть нечто страшное приключилось с нами. Вспомнил, по деревне говаривали, что, то тут, то там, люди в метель пропадали. А совсем недавно, у Нового ручья, между деревень Средние Кирмени и Норма, в буран пропали две молоденькие девчушки.
   Слава Богу, отец был человеком, уверенным в себе, и я знал, что выход он всегда найдёт.
   - Нам надо искать дорогу, конь увяз в снегу, - сказал он.
   - А усалинский базар ещё далеко? - всё ещё чувствуя вкус тех пряников, с грустью спросил я. 
­­­   - Еще один лес пройти надо, сын, а там рукой подать.
   - Отец, обещай мне, что если стемнеет, мы всё ровно доедем до базара, там ведь тетеньки торгуют пряниками допоздна.
   - Давай, родной, сначала найдем дорогу.
   - А как её искать будем? - с этим вопросом я спрыгнул с саней и по пояс оказался в снегу.     
    На дороге обычно ставят маячки из шестов через каждые сорок-пятьдесят метров, чтобы человек на санях не заблудился по бурану. Но, кажется, мы далеко отошли от дороги. Метель бесновалась и тут не только маячки, но и дерево, если бы росло рядом, осталось бы незамеченным.
   Только спрыгнув с саней, я понял, в каком тяжёлом положении мы оказались. Если бы я не стоял по пояс в снегу, то метель просто унесла бы меня. Голову высоко поднять было невозможно. А конь и корова просто лежали в снегу, прижатые ветром. Оба они тяжело дышали и были покрыты снегом.
   - Отец, говори, что делать, - стараясь приободрить себя, громко прокричал я.
   - Для тебя, сын, теперь одна задача. От саней ни на шаг не отходить. Я же попробую поискать дорогу. Чует моё сердце, она где-то рядом.
   Отец сделал два-три шага и тут же исчез за снежной стеной. Я сразу стал его с нетерпением ждать, с трудом глядя в ту сторону, куда он ушёл. Чтобы время двигалось быстрее, я досчитал до десяти. Потом ещё пять раз по столько же. А отца всё не было. Хотел, было заплакать, но стало стыдно. «Ведь коню с коровой должно быть ещё тяжелее, а они вот, терпят, - думал я». И вдруг отец вынырнул с совершенно неожиданной стороны. Сначала я услышал его тяжёлое дыхание, затем он запрыгнул в сани. А я, не скрывая радости от его возвращения, спросил, нашёл ли он дорогу.
   - Нет, сынок, пока не нашёл.
   - Пап, а может, я попробую поискать.
   - Уж и не знаю что сказать, - заколебался он, но мне показалось, что отец был уже на всё согласен.
   Нам, сельским мальчишкам, хоть бы что, когда пробирались по заснеженному полю и по сугробам к дому после игр с ребятнёй.
   - Ну-ка, не торопись, - остановил меня отец. Он отстегнул одну сторону поводьев, добавил ещё верёвки и, обвязав меня вокруг пояса, сказал: - Теперь слушай меня. Идёшь, покуда верёвка не кончится. Сначала пройдёшь прямо, спиной к ветру. Как верёвка натянется - остановись. Потом пойдёшь вокруг саней. Если на что-то твёрдое встанешь, ослабь верёвку, а я по ней до тебя дойду. Ты меня понял?
   - Понял. Я  должен циркулем пройти вокруг телеги.
   - Да, правильно. Ты обязательно найдёшь дорогу и вызволишь нас отсюда.
   От этих слов, у меня изнутри даже потеплело. Я пару раз шмыгнул носом и пустился по направлению, указанному отцом.
   Пройдя несколько шагов, всё сразу пропало из виду и стало белым-бело. Ни отца, ни саней, ничего не было видно. Падая, я вставал и шёл. Даже когда валенок оставался в снегу, быстро вытаскивал его, надевал и шагал дальше.
   Мне казалось, что путь мой бесконечен, но вервиё вдруг натянулось, и я повалился в снег. Отдышавшись, двинулся по кругу, стараясь держать веревку все время натянутой. Утопая в снегу, с трудом выдергивая ноги из вязкого плена, я шел, скорее всего, плыл  по бескрайне белому полю.
   Я все время думал, что где-то поблизости меня ждет отец. Останавливаться нельзя, ведь только я могу нас спасти. Да и пряничный базар ждать не будет, мальчишки из соседних деревень все раскупят и, прощайте прянички! У этих ребят и в мыслях нет, что я тут в снегу тону, в дикую метель ищу дорогу. Они все скупят, будут меня дразнить, есть пряники прямо на моих глазах и, вдобавок, будут смеяться, указывая пальцем на меня и ехидно крича: «Кто не успел, тот опоздал!»
    Разозленный такой несправедливостью, я и не заметил, что идти стало легче и что под ногами теперь твердая земля. Ба, я же на дороге! И, что есть мочи, перекрикивая свист ветра, замахал сорванной с головы шапкой: «Папа, я нашел, нашел, па-па! До-ро-гу!» Отец вынырнул из-за снежной занавеси и обнял меня.
   - Все хорошо, сын, молодец, я знал, что ты ее найдешь.
   - Отец, смотри, тут и маячок стоит! – заметил я шест. Мы привязали к нему веревку и по ней двинулись к саням. 
   Конь зафыркал, увидев нас. Он стоял покрытый снегом, и только лёгкий парок шёл с его спины. Отец ласково погладил его, отстегнул поводья и отсоединил от хомута оглобли. «Но-о,  родненький, давай, - повёл его отец». Конь тяжело, словно птенец, который учится летать, пробивая грудью снег, двигался к дороге. Почувствовав её твердь под копытами, он заржал и, содрогаясь всем телом, стряхнул с себя снег и затоптался на месте. Чувство радости и свободы выказывал он своим танцем. В ответ, сливаясь с воем метели, замычала корова. «Вот ведь, животные, а понимают друг друга, как люди» - подумал я.
   Отец передал мне поводья: «Держи, сынок, а я за санями пойду!».
   Подпрыгивая на месте, чтобы совсем не окоченеть, я стал двигаться взад-вперед, держа коня за поводья. Мне казалось, что время остановилось, а отца все не было и не было. Хотел заплакать, закричать, но ведь папа говорил, что я уже взрослый, да и конь голову склонил понуро, видно думает, что чем-то виноват передо мной.
   Наконец, из белой пелены появилось нечто огромное, снежное. С трудом дыша, отец тащил сани за оглобли.
   - Папа, я не боялся, я ждал тебя, едем на базар, - закричал я радостно.
   - Потерпи еще немного, родной мой, буренку надо вызволить, сама не дойдет.
   Он выдернул из-под сена в санях кожаный лежак.
   - Попробую волоком, как на санях её притащить.
   И снова пошел отсчет бесконечности: один, два, три... Долго ли,  коротко ли, но вновь, также неожиданно, появился отец. На кожаном лежаке, с перепуганными глазами, словно в лодочке, лежала наша буренка. Мы поволокли ее на дорогу и, пока запрягали лошадь, коровушка успокоилась.
  И вот мы снова движемся в путь, и мне кажется, что все, что с нами приключилось, было тем же сном, только на этот раз дурным сном. Я вновь зарылся глубоко в сено и тепло тулупа, в который завернулся, медленно окутывало меня. Дорога к пряникам становилась короче, и это грело мне душу так, что я опять задремал.
   Папино “тр-р-р”, вызволило меня из тяжелого сна. Я со страхом подумал, что мы снова сбились с пути, но, услышав: “Здорово, дядя Загидулла”, а в ответ ровное, доброжелательное “Здорово, Мухаметсафа, дружище!”, я тут же успокоился.
   - Как же ты в дорогу вышел, метет-то как, зги не видать, а ты еще с коровой.
   - Когда выезжали из села, снег еле шел, а как лес проскочили, так закружило, так завыло, и понесло!.. Кто ж знал? – оправдывался отец.
   - Ты же взрослый человек, Мухаметсафа, жизнь видел, зиме ведь доверять нельзя. В такой путь, да еще в одиночку ...
   - В том-то и дело, что не в одиночку, подмогу я себе взял, с сыном я, - с гордостью сказал отец. – Если бы не он, мои дела были бы совсем плохи. «Спасибо папа», - подумал я, но вылезти из тепла уже не смог, видимо силы покинули меня.
     Проснулся я на теплой печи. Надо мной стояла тетенька в белом платке и, поглаживая меня по голове нежно, как мама, говорила:
    - Проснись, сынок, отведай блинчиков горячих с чаем! - Ее слова будто журчали.
    - Спасибо тетенька, я еще немножечко посплю, можно, - попросил я,  до конца ещё не понимая, где я нахожусь. 
    - Канифа, говорю тебе, женушка, пусть мальчишка поспит.
    - Я как лучше хотела, ведь остынет все. Ну да ладно, - улыбнулась она, завязывая свой белый платок.
   Я высунул голову из-под тулупа, в котором меня и занесли в дом. За столом сидел папа и тот дядя, что встретился нам по пути, Загидулла, как называл его отец.
    - Что ж поделаешь, на базар мы уже не попадем, – говорил отец дяде Загидулле.
    «Как не попадем», - чуть было не закричал я, но вместо этого сдержанно спросил:
   - Папа, мы разве не в Усалях?
   - Вот и сын проснулся, - произнес отец, стараясь не смотреть на меня. 
   Настроение его было хуже некуда. Вместо него ответил дядя:
   - Жив, здоров, сынок? В такую метель плохой хозяин собаку на улицу не выгонит, какой тут базар может быть? Да и базары нынче уже не те, что  были раньше. - А потом он продолжил с тоской в голосе: - Приедешь, бывало, на базаре, а народу-то! Скот гуртами гнали, выбирай только успевай. Мед, масло, сладости да пряности. А одеться надо, то хоть сейчас с тебя мерку снимут да пошьют. Речь разноголосая льется. Гармонь залихвасто играет, поют, пляшут, народ веселится! Дети счастливые бегают. Шум, гам,  купцы с покупателями торгуются. Кто с покупками, кто с барышом. А сейчас? Разве что из близлежащих деревень скот пригонят, да и на него толковых покупателей нет.
   - А пряники, пряники-то есть на базаре, дядя? – жалобно спросил я с печи. Мой вопрос повис в воздухе, а может быть, я слишком тихо спросил.
   - Да-а, дядя Загидулла, кого только не было и чего только не продавали в бывшие времена на базарах, - подтвердил отец и продолжил: - До коллективизации это было. Колхозов еще не было, каждый человек профессию свою имел, кто земледелием, кто пчеловодством, кто рыболовством занимался, кто скот выращивал, кто одежду или обувь шил. В общем, настоящими мастерами своего дела были. И все делали на совесть, иначе не прожить-то было.
    - Вот и картошечка поспела, – проплыла к столу тетенька в белом платке. – Отведайте.
    И как тихо появилась также и исчезла. И мама моя так же поступает, не женское, видимо, это дело мужские разговоры слушать.
   - Дядя Загидулла, - отец хитро подмигнул собеседнику, - может, пропустим под картошечку. У меня в санях припасено для подходящего случая!
    Дядюшка Загидулла крякнул от удовольствия, но, подняв указательный палец, сказал:
   - Обождем, успеется, тебе сейчас корову надо продать, что, зря такой путь проделал? Есть у меня одна мысль по этому поводу.
   Он повернулся в сторону комнаты, откуда, то приходила, то уходила его жена.
   - Канифа, матушка, послушай что скажу.  Газизджан, тот, что на нижней улице живет, ну, по прозвищу Кати Газизджан. Он, вроде скотину искал для забоя. Нашел или нет, не знаешь?
   - Не могу ничего сказать, Загидулла, - послышалось в ответ. - А постой-ка, калитка хлопнула, Мирсаит вернулся. Они с сыном Газизджана, Фазылджаном, дружат и сегодня на лыжах кататься ходили. Сейчас у него и спросим.
   Послышались голоса, затем ласковая тетенька в белом платке снова промолвила:
   - Загидулла, отец, я Мирсаита отправила к ним разузнать.
   - Спасибо, дядя Загидулла, столько беспокойства вам принес, извиняющимся голосом произнес отец.
   - Да ладно тебе. Мой сын, Мирсаит, весь в меня и рука у него легкая, может и Газизджана с собой приведет.
  Мирсаит вернулся быстро. Тот о ком я думал, что он моего возраста, или того меньше, оказался рослым, симпатичным парнишкой. Щеки с мороза у него были розовыми, на лице широкая улыбка. Он скинул валенки в прихожей, снял шерстяные носки и на ходу стал рассказывать:
   - Папа, дядя Газизджан с минуты на минуту будет. Следом за мной вышел.
 Мирсаит подошел к печи и только попытался забросить свои вещи сушиться, как тут же увидел меня и скорчил рожицу. А потом, повернувшись к взрослым, радостно сообщил:
   - Тут на печи малек греется!
   «Сам ты малек», - с досадой подумал я. Он стал у печи руки греть и снова начал гримасничать. Я не выдержал и в ответ высунул язык так, что чуть было челюсть не свело.
   Вскоре появился и дядя Газизджан с сыном Фазылджаном. Он был необычайно высокого роста, и по всему было видно, что настоящий силач. Голову держал, чуть склонив набок, как будто боялся, что если выпрямится, то непременно пробьет потолок. У моего отца было много знакомых, дядя Газизджан так же оказался его давним приятелем. А чуть позже выяснилось, что он даже наш, оказывается, дальний  родственник.
   - Ты ли это, Мухаметсафа, - произнес великан, протягивая обе руки для приветствия.
   - Здравствуй, дядя Газизджан! - приветствовал его отец стоя.
   Они спрашивали друг друга о новостях, потом перевели разговор на наших односельчан, вспомнили родственников, кумовьев, шуринов, невест, зятьев, дядек. Мне интересно было наблюдать с печи, как они похлопывали друг друга по плечу и весело смеялись, вспоминая случаи из жизни их общих знакомых.
   Затем отец рассказал о нашем злоключении, и они сошлись на том, что все хорошо, что хорошо кончается. Тут вспомнили про буренку и, накинув тулупы на плечи, вслед за дядей Загидуллой вышли во двор. Меня же никто не замечал.
    - Вот эту гармонь папе подарил Салих Сайдашев, -  сказал вдруг Мирсаит, открывая здоровенный шкаф и доставая инструмент.
   «Вот хвастун, подумал я, какой-то там Сайдашев, видишь ли подарил». Откуда мне было знать кто такой этот Сайдашев. А Фазылджан вскинул брови и с изумлением сказал: 
   - Не может быть, сам Салих Сайдашев? Дай чуток потрогаю!
   - Не только подержать,- аккуратно передавая инструмент, сказал Мирсаит, - но и сыграть от души  можешь!
     «Вот, - думал я, - молокососы, взрослых из себя изображают. Сыграй  от души, видишь ли...»
    Фазылджан бережно взял гармонь в руки, ласково погладил обшитый зеленоватой кожей инструмент и заиграл. Я-то думал, что он воображала какой-то, а вовсе не гармонист. Но вдруг пальцы Фазылджана пробежались по клавиатуре, гармонь будто вздохнула, а затем выдохнула душевную мелодию. После того как мелодия закончилась, Фазылджан также бережно вернул хозяину инструмент.
   - А эту, - показывая на другую гармонь, сказал Мирсаит, - подарил Вараксин.
   Гость, рассматривая инструмент, восхищенно умилялся. А хозяин продолжал открывать одну за другой дверцы шкафа, рассказывал о каждом инструменте, как и кто его изготовил или подарил: «Это - баян, вот это двухрядная хромка, а это – тальянка». Я же в это время думал, что во всей нашей деревне не наберется такого количества музыкальных инструментов, сколько их было в этом волшебном шкафу. Вот бы и мне прикоснуться к гармони, хоть пальцем, почувствовать на ощупь блестящие медные и серебряные клавиши. Но я, к сожалению, лишь гость в этом доме и к тому же, меня никто не приглашает их трогать.
   В этот момент в дом вошли наши родители, и отец крикнул мне:
      - Вставай, сын, сколько можно спать?- Подошел, снял меня на руках с печки, и чувствовалось, что настроение у него стало намного лучше. - Вот, родной мой, и корову продали, и буран немного стих.
    Да и дядя Газизджан, посему было видно, остался доволен приобретением.  Он пробасил:
   - Хороша буренка, на следующей недели собирался на базар, а тут так хорошо вышло. Теперь нечего беспокоиться­, дети мои будут сыты. Одной картошкой такую ораву не прокормишь.
   - Давай, Мухаметсафа, разливай теперь “кучтанач” по чуть-чуть, - сказал хозяин дома.
     Тетя Канифа внесла горячее. Аромат мясного бульона приятно защекотал ноздри. Нас рассадили за другим столом, возле печи. Было приятно сидеть рядом с парнями, как взрослому человеку. Я даже вытянулся, подогнув под себя ноги, став почти вровень с ними.
   - Мирсаит, сынок, сыграй что-нибудь, порадуй наших гостей и меня старика уважь. Может «Тафью и обручальное кольцо»?
    Мирсаита долго упрашивать не пришлось, он достал из шкафа гармонь, прошелся по ладам, растягивая меха, и заиграл “Шахту”. Родители за столом слушали молча, и казалось, что каждый думал о том, как все замечательно. За окном воет пурга, а мы сидим все вместе в теплой избе. И играет, играет гармонь. Когда Мирсаит закончил, дядя Газизджан сказал, оживляя всех: “А сейчас, Фазылджан, твоя очередь играть». Видимо, и ему хотелось показать талант своего сына.
    Фазылджан сам выбрал гармонь, отделанную зеленой кожей. Однажды, когда из города к нам приезжал парень по имени Рифкат, я видел, как он играл на такой же большой гармони. Наши сельские артисты не смогли на ней сыграть. Да и городской на ней только плясовую “Лапти” наигрывал.
   Фазылджан присел, накинул ремешки и заиграл “Баламишкина”. Сердце встрепенулось, потому что и у нас в деревни вечерами играли эту мелодию. Но если кто еще и запоет, и к нему присоединятся другие, тогда и старые деды с лежанок в пляс пускаются. Потому что устоять, когда гармонь играет “Баламишкина”, просто невозможно.
   Вначале запел дядя Газизджан,  к нему присоединились отец с дядей Загидуллой. Да и Мирсаит, хоть и казался задумчивым, и тот начал петь. Тетушка Канифа стояла в дверях, облокотившись о косяк, прикрыв краем платка губы, видимо тоже напевала, потому что никто не мог устоять. А я, еле сдерживая слезы от нахлынувших на меня непонятных чувств, сидел и слушал.
    Но вот песня закончилась. Тишину нарушил дядя Загидулла:
   - Мухамедсафа, твой джигит еще не играет на гармони? – спросил он.
   - Нет, дядя Загидулла, пока еще нет. Но я вот думаю, что обязательно надо купить ему инструмент, пусть учится.
    Ах, папа, как я хотел подбежать и обнять тебя в этот момент, но постеснялся.
    Дядя Загидулла подошел ко мне, взял за руку, подвел к волшебному шкафу и открыл дверцу. Он достал и выставил передо мной три новенькие, волнующе пахнущие гармони. «Выбирай, сынок»,  - сказал он мне.
    А я, то на гармони смотрю, то на отца. «Какая может быть гармонь, отец?», думал я, зная, что именно он хотел купить на деньги, вырученные от продажи коровы. Семеро детей в доме, какая уж тут гармонь?
   - Смелее, сынок, не бойся, выбирай, - подбадривал меня отец. – Деньги есть, не бойся!
   - Дело не в деньгах, - сказал дядя Загидулла. – Я собственными руками сделал эти инструменты. Дарю тебе, сынок, от чистого сердца, дарю, - добавил дядя Загидулла.
   Тогда я протянул руку и показал на среднюю гармонь.
    - Нет, нет, неудобно получается, - протестовал отец, доставая деньги из кармана.
   Но дядя Загидулла был непреклонен: «Это мой труд и я имею полное право им распоряжаться. Играй, сынок, играй так, чтобы душу у слушателей выворачивало, слезой прошибало, но только от радости играй, от душевной радости».
 
   …Сколько времени прошло, сколько с тех пор воды утекло. Я стал взрослым человеком и, до сей поры, мне больше не доводилось бывать в деревеньки Малый Сон. Дядя Загидулла оказался известным в мире композитором Загидом Яруллиным. Этого я тогда еще не знал. Теперь знаю. Но его, к великому сожалению, уже нет с нами. Не встречался я больше и с дядей Газизджаном. И отец мой, добрая ему память, покинул этот бренный мир. Этих людей нет рядом со мной. Да и гармони, которую мне подарили, и ее нет. И гармонист из меня не получился. Время все унесло, только в памяти осталось: тот день, метель, печь в деревни Малый Сон и пряничные сны, несбывшаяся мечта моего детства.

Деревня Малые Кирмени, 1987 год.

 

 
 

К списку произведений